Едва задал себе Барбоска вопрос, чего это хозяева так переполошились, как услыхал свое имя.

Голос был хозяйский, но кликал так ласково, так, можно сказать, игриво, что Барбоска усомнился, верить ли ему своим ушам, и недоумение приковало его на несколько секунд на месте.

Но клич повторился как нельзя явственнее, и Барбоска повиновался.

Важный господин встретил его озабоченными, проницательными взглядами. Если бы Барбоска и не получил уже от хозяйки пинка за поползновенье встретить этих гостей, как всех прочих, лаем, то он теперь, по одному

виду Тришкиных, сообразил бы сразу, что тут следует себя вести совершенно наоборот принятым и освященным домашним обычаям.

Сценой была маленькая площадка перед избяным крылечком. На первом плане выступал важный господин; за левую его руку, обтянутую светлою лайкой, держалась нарядная девочка, в правой руке он держал дымящуюся сигару. Хозяин и хозяйка Тришкины, эти высоченные, громадные, сильные люди, у которых были такие размашистые, грубые приемы и такая тяжелая рука, как-то невероятно съежились, невыразимо умалились...

Барбоске — он это чуял — ничего больше не оставалось, как завилять хвостом.

Но он понял, что в этом деле хвост его должен уступить пальму первенства своим двуногим хозяевам.

Нет,— подумал он,— никогда мне не дойти до того совершенства в этом, до какого дошли они! Что мое самое усердное вилянье перед тем, как они извиваются и изгибаются!

Важный господин свистнул. Барбоска, твердо запомнивший, что за повиновенье чужому свисту следует непосредственно внушительное ученье нагайкою, не двинулся с места, но снова вильнул хвостом.

Барбоска! Барбосочка! — запел хозяин Тришкин, приседая на корточки около важного господина. — Иди сюда!.. Сюда, сюда, Барбосочка... Ну, ну...

Барбосочка! Барбосочка! — запела хозяйка Тришкина, приседая на корточки с другой стороны важного господина.— Иди сюда! Сюда, сюда, Барбосочка... Ну, ну...

Барбоска подошел не без робости.

Важный господин благосклонно его погладил по голове и потрепал за уши.

Породистый!—промолвил он.

Уж такой породистый, ваше превосходительство, уж такой породистый!—воскликнул хозяин. — Барбосочка! Погляди-ка... Тю -тю-тю-тю...

—Барбосочка! Барбосочка! Тю-тю-тю-тю... — воскликнула хозяйка.

Барбоска решительно сконфузился: он отроду еще не видал такой ласковости.

Напрасно ты дал ему такую кличку,— заметил превосходительство.

Виноват, ваше превосходительство... по глупости...

Фингал! — сказал превосходительство, обращаясь приветливо к Барбоске.— Сюда!

Ну, ну, Барбосочка, сюда, сюда к его превосходительству... Тю-тю, Барбосочка...— зачастил хозяин.

Тю-тю, Барбосочка, — зачастила хозяйка, — сюда, к его превосходительству, Барбос...

Да не кличьте же его Барбоской! — бесцеремонно крикнул превосходительство.— Фингал!

Хозяин и хозяйка Тришкины, которым приказание превосходительства, казалось, заклеило наглухо губы, оставаясь по-прежнему на корточках, робко вытянули руки и начали было тихонько подталкивать Барбоску к превосходительству.

Дураки! — крикнул превосходительство.— Оставьте щенка в покое! Фингал, сюда! Фингал! Фингал! Сюда!

Вопросительный, с примесью какой-то неясной, неопределенной угрозы, клич смутил Барбоску. Он окинул беглым взглядом незнакомца-превосходительство, перед которым даже его задорные хозяева из людей превращались в ка- кой-то прах, с тайным опасением, что у него откуда-нибудь выглядывает нагайка, превосходящая все до сих пор им виденные нагайки...

Ничего такого не было видно!

Фингал! — повторил резче превосходительство.

Но Барбоска все-таки не повиновался, сел на задние лапы и пристально уставил глаза на превосходительство.

Он взглядом спрашивал:

Да кто ж ты такой, превосходительство? Почему ты так здесь распоряжаешься?

Превосходительство неожиданно сделал быстрое движенье вперед, ухватил Барбоску за шиворот и потянул к себе.

Барбоска подумал: «Вот оно!» — и зажмурился...

Но превосходительство его не обидело, а напротив, ласково погладило и потрепало, приговаривая:

Фингал! Фингал!

Превосходительство даже присело на корточки, чтобы удобнее объясняться с ним.

Папа, я его тоже поглажу,— сказала нарядная, как мотылек, девочка.— Можно? Он не укусит?

Не укусит, мой друг, — ответил превосходительство,— погладь...

Нарядная девочка протянула беленькую, как сметана, ручку и сначала погладила Барбоску по шее, а потом стала его легонько щекотать.

При этом нарядная девочка так весело ежила свое беленькое, нежное личико, что Барбоска не мог остаться равнодушным — он никогда не был особенным стоиком, а в ту пору и подавно — Барбоска подпрыгнул на всех четырех лапах, затем повалился на землю, заболтал лапами в воздухе, завертел головой, разразился веселым лаем...

Ах, какой миленький! — вскрикнула нарядная девочка.

Ты сама миленькая! — лаял Барбоска, хватая ее лапами и зубами за пестрое платьице.

Папа, я ему конфетку дам! — вскрикнула нарядная девочка.

Дай, мой друг,— благосклонно ответил превосходительство.

Папа, мы ведь его с собой возьмем? — спросила нарядная девочка, всовывая леденец Барбоске в пасть.

Возьмем, мой друг.

Поедешь с нами, собачка? Поедешь? — обратилась нарядная девочка к Барбоске, щекоча пальчиками его шею.

С удовольствием, с удовольствием!— отлаял Барбоска, прыгая и облизываясь после сладкого леденца.

Но в эту самую минуту из огорода донеслось жалобное, отчаянное кудахтанье:

Коршун! Коршун!

Барбоска так рванулся, что нарядная девочка непременно бы покатилась на траву, если бы превосходительство не успел ее поддержать, и стрелой понесся на кудахтанье цыпочки.

Я здесь! Я тут! Я спешу! Я бегу! — лаял он, перескакивая через плетни, гряды и кусты и не слушая криков гнавшихся за ним хозяев Тришкиных, ни приказа превосходительства «Назад!», ни манящего голоска нарядной девочки.

Где ты? Где ты? — лаял он, шаря по огороду.

Вот я! Вот...— прокудахтал умирающий голосок цыпочки из самого темного уголка огорода, где на свободе разрасталась крапива, татарские шапки, кожушки и всякий бурьян.

Взвизгивая от колючек и ожогов, он стремительно тискался до тех пор, пока, наконец, очутился возле цыпочки, которая лежала ничком, распластав крылья, и истерически всхлипывала.

Цыпочка! Цыпочка! — лаял Барбоска, суетясь и при каждом своем порывистом движеньи уязвляя себе то морду, то лапу, то бока.— Успокойся! Коршун улетел...

Кто там приехал? — слабо пискнула цыпочка.— Поп приехал? Ах, именины?!. Сковорода... Кастрюля... Ах-ах...

Да нет, цыпочка, нет! Это приехал какой-то превосходительство... и с ним нарядная девочка, которая потчует какими-то отличными, сладкими сосульками...

Помни, ты обещал, что первый прыгнешь в кастрюлю! Ты обещал мне, что...

Рогатина, мгновенно прорвавшаяся между скрывавшей их чащи бурьяна и начавшая садить вправо и влево, заставила цыпочку совершить взлет аршин на пять от земли, между тем как Барбоска, сильно контуженный в бок, с визгом и лаем начал метаться туда и сюда, стараясь поймать страшное орудие.

Здесь! Здесь! — раздался голос хозяина Тришкина, видимо, обращавшегося к кому-то, тоже занятому разыски- ваньем Барбоски.— Здесь, злодей, сидит! Барбосочка, Бар- босочка... Фингал, сюда! Вот на, на, пиль, пиль...

Послышался топот бегущего тяжелого двуногого и его прерывистое дыханье.

Здесь?—раздался голос хозяйки Тришкиной.

И вторая рогатина начала еще проворнее первой работать в бурьяне.

Не покидай меня! Не уходи отсюда! — пищала трепещущая цыпочка.

Не уйду! Не уйду! — решительно лаял Барбоска.

Барбосочка... Барб... Фингал... Фингалушка! — манил хозяин.

Барбосочка! — тонко и звонко заводила хозяйка, тут же облегчая свою душу тихим проклятием вроде: «Разорвись ты по всем жилкам и суставчикам!» — и снова заводила:

Барбосочка... Барбосочка...