Однако культурное смешение и заимствование в мировом масштабе не стало самым важным последствием тюрко-монгольских завоеваний. Инертные и впечатляющие своей структурой и древностью мусульманская, индийская и китайская цивилизации могли лишь косвенно и в малом объеме измениться в связи с этими завоеваниями. Только на Дальнем Западе Евразии, где мир латинского христианства еще не создал стабильного и имеющего под собой духовный фундамент образа жизни, где люди были достаточно гибкими психологически, чтобы перенимать навыки быта и ремесла даже из далекого Китая, не говоря уже о мусульманских и византийских соседях, была возможность положить разнородный фундамент в основу развивающейся цивилизации. Это было добрым знаком судьбы для развития Европы. Народы Западной Европы приветствовали и перенимали нововведения, в то время как более населенные и древние цивилизованные общества Азии (и юго-востока Европы) уже не могли этого сделать. Впрочем, более древние цивилизации по-разному справлялись с вторжением варваров. Исламский Средний Восток цивилизовал новых хозяев; Китай и Россия, терпевшие, а потом избавившиеся от чужеродных правителей, замкнулись в рамках «патриотической реакции»; а Индии и христианской Византии, не способным изгнать захватчиков, пришлось приспособиться к правлению принявших ислам тюрок.

Таким образом, через смену ролей, что вообще типично для истории, исламская цивилизация, которая пострадала больше всего от набегов и завоевательных походов кочевников, стала набирать силу, черпая энергию из переворота старых взаимоотношений, принесенного вторжением степных завоевателей. Разумеется, понадобилась глубокая внутренняя трансформация исламской цивилизации, прежде чем сложился образ жизни, более или менее приемлемый как для новых тюркских (или монгольских) правителей, так и для более древних и цивилизованных народов Среднего Востока. Когда же этот процесс трансформаций был завершен, воинственность исламизированных народов степей, помноженная на новую энергию миссионерства, свойственную суфизму, привела к грандиозной территориальной экспансии ислама, который вышел за пределы своей исконной территории и проник в Малую Азию, Восточную Европу, в районы Африки к югу от Сахары, охватил большую часть Индии, Юго-Восточной и Средней Азии и даже часть Китая.

Мы так привыкли воспринимать историю с преимущественно европейской позиции, что удивительный размах и мощь этой исламской экспансии, которая отчасти стала прообразом более позднего продвижения западноевропейской цивилизации, часто ускользают от нашего внимания. Однако мыслящий и хорошо информированный наблюдатель XV в. не мог не прийти к заключению, что скорее ислам, чем периферийное и пока еще сравнительно грубое общество европейского Дальнего Запада, призван господствовать над миром на протяжении следующих столетий. В XV в. мир латинского христианства охватывал сравнительно ограниченную территорию; его возможности и стремление к экспансии только стали проявляться; искусство и культура только начали путь к совершенству и блеску, уже давно известным цивилизациям Азии. Однако наш воображаемый наблюдатель сделал бы неправильное предположение. Не ислам, а Западная Европа оказалась той силой, которая нарушила четырехполюсное равновесие евразийской ойкумены и ввела обе Америки, Южную Африку и Австралию в орбиту цивилизации Старого Света.

Вооруженный знаниями об уже состоявшихся событиях, историк нашего времени может надеяться обнаружить некоторые особенности западноевропейской цивилизации, которые стали факторами, напрямую определившими ее поразительный расцвет. Средневековая Европа, несомненно, заслуживает особого внимания как колыбель, где возникла цивилизация, которая стала доминировать в мировом масштабе, хотя в то время Европа мало в чем проявляла свой будущий потенциал. Становление на территории, ранее населенной полуварварами, цивилизации, сравнимой во многих аспектах с другими мировыми цивилизациями, само по себе привело к изменению мирового равновесия. Подъем цивилизации в Западной Европе занимает второе место по влиянию на изменение культурного баланса Евразии в 1000-1500 гг., уступая первенство лишь движению степных народов.

Б. ЭКСПАНСИЯ СТЕПНЫХ НАРОДОВ 

К 1000 г. степной градиент работал в полную силу уже в течение тринадцати или четырнадцати веков, вызывая спорадическое перемещение в западном направлении степных народов одного за другим в поисках лучших пастбищ. Результатом этого процесса было смешение языков на просторах Азии — сначала индоевропейские народы, потом тюрки и наконец монголы мигрировали на запад. Однако изменения наблюдались только в языках, а экономическая, политическая и военная организация кочевников оставалась почти неизменной.

Тем не менее в столетия, предшествующие 1000 г., знания о цивилизованной жизни все сильнее проникали в среду степных кочевников. Более тесные контакты с крестьянами и горожанами были всегда выгодны для них — крупы, ткани, металлы и украшения были ценными дополнениями к тем достаточно скудным продуктам, которые кочевники получали от животноводства и охоты. Поэтому по мере усиления этих контактов в результате торговли и службы наемниками в армиях цивилизованных государств[788] жители степей получали более обширные знания о богатстве и чудесах цивилизованных стран, и соответственно усиливалось влияние Китая, стран Среднего Востока и Византии на наводящих ужас степных воинов.

Проникновение кочевников в районы, населенные оседлыми народами, было самым легким на Среднем Востоке, где сельскохозяйственные угодья Восточного Ирана почти незаметно переходили в степи. Там кочевники могли продолжать вести свой привычный образ жизни на границе районов с оседлым населением и пасти скот на полях после жатвы. При этом они получали от сельского и городского населения предметы цивилизованной жизни путем торговли или в виде дани. В то же время города и поселки продвигались в глубь степей, вырастая вокруг торговых пунктов, куда кочевники приходили обменивать меха, животных и рабов на продукты цивилизации. Таким образом, постепенно размывалась граница между степями и окультуренными землями, и со временем тюркоязычные народы проникли в среду иранского населения, подвинув границу распространения тюркских языков далеко к югу от Аральского и Каспийского морей. Эти тюркоязычные племена приняли ислам и переняли некоторые обычаи мусульман, но не затерялись в мусульманском мире. Чувство превосходства, основанное на их лучшем владении военным искусством, удерживало их от полной ассимиляции, и они, подобно большинству воинственных степных народов, сохранили свой язык[789].

Два других фактора также способствовали натурализации тюрков в мусульманском мире в качестве отдельного, но не враждебного этноса и отчасти обусловили их военный и политический успех на Среднем Востоке. Один из них заключается в том, что, когда тюрки впервые возникли как грозная сила в исламском мире, почти везде у власти в нем были шииты. Естественным образом тюркские вожди, принимая ислам, становились суннитами, чтобы сохранить свою духовную независимость от ближайших цивилизованных правителей. Однако доктрина суннитов была ортодоксальной в период ранних халифатов, и суннитами оставалось большинство мусульман. Попадая под власть тюрков, многие мусульмане считали, что они расстаются с ересью и возвращаются к славной религии прошлого[790].

Вторым положительным фактором стала исламская концепция «священной войны», которую вели так называемые гази — особые носители веры, чья храбрость на поле битвы являла собой разновидность святости. Завоевательные походы во имя ислама предлагали тюркам эту почетную роль, полностью соответствующую их воинственности. Грабежи и героическое самовозвеличивание, как правило, имели большее значение для тюркских племен, чем религиозность и служение Аллаху — тюрки, подобно многим лучшим воинам Омара, никогда не воспринимали чересчур серьезно идеал построения общества в соответствии с волей всевышнего. Более того, кочевое прошлое тюрков напоминало происхождение первых арабских завоевателей. Все это облегчало поиски подходящей ниши для храбрых варваров и позволяло цивилизованным мусульманам направлять военное искусство тюрков против своих христианских и индуистских соседей[791].