Агент Палмер присутствовал на совещании, где обсуждали план ликвидации Саддама Хусейна, призванный ускорить падение режима. Представитель министерства иностранных дел только что заявил:
— Никому, кроме премьер-министра и его христианско-социалистических дружков, не горит нападать на Ирак. Это и слишком дорого, и небезопасно, с учетом ситуации на Ближнем Востоке, а кроме того, породит утомительный поток бумаг, поскольку ни один компьютер министерства обороны не рассчитан на работу в военных условиях.
Все засмеялись и решили изучить другие варианты.
Палмер, большой любитель сладостей, как-то прочел в «Спектейторе», что у Саддама Хусейна слабость к конфетам фирмы «Куолити Стрит», и предположил:
— Наверняка он особенно жалует их помадки «Кантри».
Молодая чернокожая женщина из ЦРУ сообщила:
— Сэр, по последним данным разведки, у него теперь новая страсть — «Хрустящий апельсин в шоколаде».
— Вот вам типичный пример его оппортунизма, — буркнул представитель министерства иностранных дел.
Совещание на короткое время погрузилось в разброд и шатания, участники принялись обсуждать и сравнивать достоинства сливочного шоколада с апельсиновым наполнителем, с фундуком и с карамелью и эклеров с кокосом. Эксперт по Ираку отстаивал ириски-подушечки, пока совещание не призвали к порядку.
Палмер предложил:
— Почему бы не обратиться к биологам, пускай они добавят в «Хрустящий апельсин в шоколаде» какую-нибудь смертоносную бактерию и пошлют Саддаму баночку радости на Рождество?
Со всех сторон посыпались возражения. Кто-то сказал, что люди в «Куолити Стрит» вряд ли захотят сотрудничать, да еще наверняка затеют тяжбу с правительством. Еще кто-то вспомнил, что в Ираке Рождество не празднуют. А кто-то и вовсе предположил, что Саддам может передарить баночку одному из внучат, и нельзя быть пособниками в убийстве невинных детей.
Поскольку никто на совещании не хотел стать пособником в случайном отравлении ребенка конфетами, все единогласно решили, что внезапный ракетный удар по районам массового проживания неизбежен — разве что премьер-министр изменит решение за время своего недельного отсутствия.
В кухне раздавался только скрежет молний и металлических пуговиц, которые вращались за стеклом стиральной машины. Все четверо смотрели на чайник и ждали, пока он закипит. Их угнетала музыка, рвущаяся из соседней комнаты; премьер-министру хотелось, чтобы кто-нибудь ее выключил.
В воздухе висела вонь марихуаны и крэка. Питер стоял на полу в углу клетки и безостановочно и монотонно попискивал.
Джек сказал:
— У бедняги крыша совсем съехала.
Джеймс загородил спиной кухонную дверь, и у Джека было неуютное чувство, что если его попросить отодвинуться, атмосфера насилия еще больше накалится, хотя в кухне все и так были напряжены до предела.
Премьер-министр с интересом озирался по сторонам. Он решил, что находится в типичной кухне рабочего класса. На сушилке для посуды рядом с коробками полуфабрикатов громоздились банки из-под пива. В качестве домашнего любимца имелся довольно плюгавый попугайчик, клетка которого была выстлана страницей из таблоида «Сан», с заголовком: «Саддаму нравятся ириски „Куолити“». В пепельнице на кухонном столе возвышалась горка окурков, а рядом стоял трогательный ослик, впряженный в тележку с перечницей и солонкой. В кухне не было ни одной вещи со вкусом — Адель сочла бы все это забавным кичем.
Мать Джека, старая перештукатуренная неряха, похоже, не особо обрадовалась появлению сына. Она пыталась перекричать музыку:
— А я не понимаю, какого хрена ты возникаешь, Джек. Я же тебе велела не приезжать, сказала, что занята.
Премьер-министр заметил, что тут Норма оглянулась на Джеймса, словно старалась снять с себя вину.
Пока мать наливала кружкой кипяток в металлический заварной чайник, Джек непринужденно рассуждал о погоде, пытаясь разрядить обстановку.
Премьер-министр сморщил нос. Он узнал едкий запах: некоторые из самых беспутных студентов в Кембридже покуривали травку. Сам он марихуану никогда не курил, инстинктивно догадываясь, что ему не понравится. Теперь он подумал, не баловались ли его мать и настоящий отец тем, что тогда, кажется, называли «джазовой скруткой».
Норма сказала:
— Значит, попьешь чаю, а потом уедешь, да? — Это был скорее приказ, чем вопрос.
Джек посмотрел на Джеймса:
— Ну, как колледж? Джеймс с презрением сказал:
— Колледж для пигмеев. В колледж ходят только слабаки. Я исхожу из принципа необходимости знаний. Чего это ради забивать голову фактами, которые мне не пригодятся?
Премьер-министр однажды слышал почти такое же высказывание из уст Майкла Хезелтайна[73].
Норма сказала:
— Джеймс и без образования обойдется. Умнее его я никого не знаю. Ему всего девятнадцать, а у него уже «мерседес» есть.
Премьер-министр несмело пояснил:
— Ну, миссис Шпрот, я вот как бы думаю, что образование, так сказать, не просто должно давать нам навыки для достижения материального благополучия. Хорошее образование также повышает качество жизни и помогает нам делать свой вклад в развитие общества.
— А вы-то где учились? — спросил Джеймс.
— В Кембридже, — ответил премьер-министр, скромно потупившись.
— Ну и не больно-то вам на пользу пошло, верно? Да вы хоть на себя взгляните. Не то мужик, не то баба, причем непонятно, из какого слоя, что, не так?
Премьер-министр поправил парик и провел рукой по щетинистому подбородку. Прежде чем войти в дом, он собирался побриться, но подходящей возможности не представилось.
— Где-то я вас видел, — продолжал Джеймс. — Вы, случаем, не гардеробщик в клубе гомиков «Пудра»?
В кухонную дверь яростно забарабанили с другой стороны. Джеймс заорал, точно на собаку:
— Вернись в комнату и не вылазь!
— Кто это? — спросил Джек.
— Один из наших гостей, — ответила Норма, гремя чашками и чайными ложками на блюдцах. Потом посмотрела на Джеймса: — Может, я отнесу чаю гостям?
Джеймс завопил еще громче:
— Нет! Не ходи!
Джек увидел испуганное лицо матери, встал и сказал:
— А я пойду! Я должен выключить музыку.
Он вежливо попросил Джеймса отодвинуться от двери, а когда Джеймс отказался и обозвал его фашистом, Джек поступил именно как фашист: схватил правую руку Джеймса и так свирепо вывернул ее за спину, что она чуть не сломалась. Джеймс завизжал от боли и осел на колени.
— Не обижай его, Джек! — заголосила Норма. Джек поднял Джеймса на ноги и вытолкал через коридор в гостиную. Там было совершенно темно, но он учуял запах людей. Музыка, как живое существо, хлестала Джека по телу. Его рука потянулась к выключателю на стене у двери, но кто-то залепил его клейкой лентой.
Джек сорвал ленту, щелкнул выключателем, люстра в центре потолка вспыхнула и высветила четырех мужчин и двух женщин, которые от внезапной вспышки закрыли лица руками. Это были: бывший заведующий магазином ковров, бывшая санитарка в больнице, бывший автомеханик по шинам, агент по продаже автомобилей, портье и девушка, проживающая в общежитии для условно осужденных. Они вымолили у кого-то денег, или украли их, или взяли банковские кредиты, которые никогда не вернут, чтобы заплатить Джеймсу по пятьсот фунтов за уик-энд в его доме на всем готовеньком. В нишах по обе стороны камина стояли колоссальные аудиоколонки. Когда Джек брал уроки бальных танцев в «Palais de Danse»[74], там включали колонки поменьше этих. Единственное, о чем он мог думать, — прекратить этот жуткий грохот. Он поискал глазами его источник и увидел, что колонки подсоединены через усилитель к CD-проигрывателю, стоящему на его стареньком письменном столе, рядом с его справочниками и вазой-осликом, из которой торчал букетик увядших нарциссов. Он покрутил ручки. Наконец наступила тишина, и гости Нормы воззрились на пришельца, который вторгся в их сны.