А команда звучит:

— По машинам!

Держит отряд курс на Лысянку. И как ни сопротивляется фашистский гарнизон в селе, не может он устоять перед танковой атакой.

И снова марш-марш! Тридцать часов без сна и отдыха длится поход, но зато бой гремит уже на северо-западной окраине Звенигородки. Жалят из-за домов крупповские «шмели», бьют из сараев хорошо замаскированные «куницы», и неожиданно оживают стоящие на перекрестке улиц, покрытые белой краской «носороги», подстерегая свою добычу.

Штурм окраины отмечен четырьмя вмятинами на башне «Чапаева». Следом за КВ Козачука продвигается артиллерийский расчет Шершнева. До чего же слаженно работают хлопцы, руки так и летают. Ни один снаряд у них, как говорят батарейцы, не идет за «молоком». И десант на броне танка что надо, подобраны хлопцы один в один — орлы.

На центральную улицу Звенигородки выходит КВ Козачука. Летят вверх колеса от крупповских пушек, словно их какой-то невидимый жонглер крутит в воздухе. И команда звучит:

— Прекратить огонь!

Приподнял Иван крышку люка. Видит: из «тридцатьчетверки» выскакивает какой-то лейтенант, кричит:

— Свои! Свои!

— Встретились! — И пошли обнимать друг друга, ушанки и шлемы вверх подбрасывать да пританцовывать от радости.

После взятия Звенигородки Иван Козачук почти не выходит из боя. Шесть разбитых пушек, два «тигра» и один длинный, как стальной гроб, «фердинанд» на счету «Чапаева». Погода не балует танкистов. Днем мокрый снег вперемежку с дождем, а ночью обязательно крепчает мороз. И так свистит ветер, так гудит в оврагах, что вся степь будто уносится в белую беснующуюся мглу.

А сейчас в степи пригревает солнце. Теплынь и тишина. Только жаворонка в небе не хватает. Но разлив тепла не долговременный, уже начинают порхать в небе снежинки. И тишина может стать изменчивой... Через тридцать минут истекает срок ультиматума, предъявленного советским командованием окруженным гитлеровцам. Посматривает на часы Иван Козачук. Пятнадцать минут осталось... Десять... Пять... И не один Иван так внимательно следит за движением стрелок. В это солнечное утро все командармы, командиры корпусов и дивизий, все штабные офицеры не отрывают взгляда от циферблата.

А пока движутся к условному часу стрелки, между солдатами идет разговор:

— Все «колечко» навылет простреливается. Как ни крутись, оно ýже, ýже. Примет Штеммерман ультиматум. А не то фашистский дракон — кишки на телефон.

— Должны они образумиться. Условия наши мягкие. Офицерам после капитуляции ордена и медали разрешаем носить. Даже холодное оружие оставляем.

— А после войны на все четыре стороны, по своему желанию, куда хошь пятками сверкай. Вот оно как!

— Не мстить идем, а освобождать.

Козачук не вступал в разговор, но почему-то верил, что из-за бугров вот-вот появятся парламентеры с белыми флагами. Кольцо сузилось, куда тут денешься?!

Одиннадцать часов!

Тишина.

Минутная стрелка чуть шевельнулась, чуток продвинулась вперед, и стало ясно: капитуляция Штеммерманом отклонена, ультиматум не принят.

Удар батарей возвестил всему фронту: битва продолжается. Ураганный огонь! Шквальный! И сразу пошли на штурмовку ИЛы, появились над полем боя краснозвездные пикировщики. Вздрогнула, качнулась земля. Прокатился тяжелый гул по степи, и вдали над буграми вздыбился дым.

Во второй половине дня трижды ходил в атаку Козачук. Гусеницами раздавил минометную батарею. Серые опорные плиты походили на больших черепах. Казалось, они ползли к ближнему ручью и все никак не могли до него добраться. Противник с каждой атакой отходил на новый рубеж обороны. Кольцо сжималось все туже и туже.

В стели загулял порывистый ветер. Быстро подмораживало. Кусты и прошлогодние травы покрывал тонкий ледок, отчего они на закате солнца становились искристыми и звенели, словно стеклянные. Северный ветер принес колкие снежинки. Они густели, вихрились. Срывалась поземка, предвещая буран. Войска были приведены в наивысшую боевую готовность. Во все подразделения поступил приказ: «Усилить бдительность. Враг может в метель пойти на прорыв».

Небо! Оно с каждым порывом ветра становилось чугунно-серым, тяжелым. Сугробы вздыбились, зашипели. И налетевший буран принялся хлестать степь своим неистовым свистом.

Нет ни земли, ни неба. Все превратилось в степи в одну дико воющую, ревущую на все голоса белую морозную мглу. Стучат в приподнятую крышку стального люка мелкие, колючие градинки. Снег слепит глаза. Напрягает слух Иван Козачук. «Уж не ослышался ли в этом завывании бури? Кажется, где-то в снежных вихрях гудит мотор легкого самолета ПО-2. Вот тебе «кукурузник» и «огородник»! Но как он мог появиться в гуще такого бурана?! Летит... Летит... Кружит над Шендеровкой».

Ни вспышки ракеты, ни выстрела. Притаились гитлеровцы. «Ночник» сбросил осветительные, а потом и зажигательные бомбы. Вспыхнули костры. Очевидно, запылали грузовики. Батарейцы моментально использовали огни как ориентиры и ударили по врагу.

Но ответа не последовало. Враг молчал. Казалось, обстрел его мало беспокоил. Но то была хитрость. После артиллерийского налета гитлеровцы приводили в порядок расстроенные колонны войск, чтобы без единого выстрела как можно ближе подойти к советским позициям. Они поняли: никакой неожиданности в их действии не будет. Советские войска не дремлют, они наготове. И только ревущий буран, плотная белая мгла могут помочь окруженным дивизиям применить на узком участке фронта тактику «буйвола», вложить в удар всю последнюю силу и броситься на юг, на Лысянку, чтобы выскользнуть из кольца.

Согласно приказу, все гитлеровские войска сведены в три колонны. План прорыва был коварным. Правая и центральная — заранее обрекались на гибель. В них входили остатки 57-й и 167-й пехотных дивизий, различных разбитых частей и все тыловики. Ударную силу левой колонны составляли подразделения танковой дивизии СС «Викинг», полки 72-й и 112-й пехотных дивизий. Под прикрытием «тигров» на бронетранспортерах ехали генералы и старшие офицеры.

Но все это станет известно после боя, когда заговорят пленные и откроют свою тайну трофейные документы. А пока...

В три часа ночи Иван Козачук услышал, как где-то на левом фланге у села Хильки ударили артиллерийские батареи. Огонь вспыхнул в Журжинцах, окольцевал вспышками Комаровку. Сверкающая пожарами и ревущая бураном степь наполнялась буханьем скорострельных зениток, поставленных на прямую наводку против «тигров».

По тревоге снимаются с позиций артиллеристы. Приходят в движение танки. Получен приказ: «Закрыть брешь прорыва!»

Эта брешь всего в пяти километрах. Нужен стремительный бросок. Но как его совершить вслепую? Бьет такая метель... А кругом холмы да овраги. Того и гляди: оступится шестидесятитонный КВ и загудит с обрыва.

Машина Козачука в голове колонны. Ведет за собой Иван танковый батальон. Руки прикипели к рычагам, и сам он словно слился с поступью тяжелой машины. В открытый люк врывается сухой снег и шипит внутри танка. Иван помнит эту дорогу. Он брал ее с боем. Тяжела она. Здесь такой замысловатый поворот — дьявольская петля над самым глубоким яром. Только бы перевалить за гребень высотки, а там уже местность такая, что и развернуться можно всему батальону.

Как ни круты подъемы и как ни обманчивы в белой неистово свистящей мгле спуски, а спешить к месту прорыва надо. Спешат туда и артиллеристы. Звучат в метели голоса:

— Ходу давай!

— Хо-ду-у...

— Стой! К бою!

В гуле бушующего бурана слышен рокот танковых моторов. «Тигры» с ходу открывают огонь. А за ними теперь уже с ревом движется невидимая в снежных вихрях пехотная колонна.

Пушки бьют прямой наводкой.

Шумно горят вражеские танки. Ветер рвет на куски пламя огромных факелов и несет по степи едкий газ и удушливый дым.

Отбита третья атака. Из снежной бури бешеным вихрем вырывается уже не пехота — на храпящих конях мчатся гитлеровские кавалеристы. Да еще как летят. Аллюр три креста!

— Беглый огонь! Беглый!