Гофмаршал уведомил меня, что императрица желает, чтобы я присутствовала на концертах во внутренних апартаментах дворца, на которые даже статс-дамы не могли попасть иначе, как по особому приглашению[179]. На следующий день я приехала на концерт, и императрица встретила меня словами:

— Как, вы одни?

Я смотрела на нее в недоумении, не понимая, что она хочет сказать.

— Вы не взяли с собой ваших детей, — разъяснила императрица, — а я не желаю, чтобы вы у меня скучали без них.

Поняв, в чем дело, я горячо изъявила императрице мою благодарность.

У меня не было дома в Петербурге; не желая тратить деньги на наем дома, чтобы иметь возможность давать побольше средств своему сыну, я решила остаться на даче до последней возможности. Однажды императрица спросила меня, все ли я живу у себя на даче. На мой утвердительный ответ она возразила, что я рискую своим здоровьем, оставаясь поздней осенью в доме, сильно пострадавшем во время наводнения еще до моего возвращения из-за границы; и что, даже рискуя меня рассердить[180], она все-таки скажет, что мое болото неминуемо ухудшит мои ревматизмы и что если бы она не решила предоставить мне самой выбор дома, она купила бы для меня дом герцогини Курляндской.

— Пожалуйста, — добавила она, — осмотрите его, и, если он вам подойдет, я велю его купить для вас.

Я поблагодарила императрицу и обещала в течение недели осмотреть несколько домов, не изъявляя желания их купить, дабы не набавили цену. Я действительно осмотрела дом герцогини и госпожи Нелединской. Первый был больше, на красивой улице, и меблировка его была богатая и изысканная; он стоил шестьдесят восемь тысяч рублей; второй был на Мойке, и мебель была попроще; цена его была сорок тысяч. Я остановилась на втором, сообщив госпоже Нелединской, что я имею намерение его купить; я сказала, что через неделю дам решительный ответ, и попросила ее сделать инвентарь мебели, выразив надежду, что она продаст мне всю без исключения мебель, находящуюся в доме. Она мне это обещала. Через неделю я вернулась и, к своему удивлению, увидела, что госпожа Нелединская уже выехала и увезла почти всю мебель. Я спросила у единственного лакея, оставшегося в доме, инвентарь мебели. Он ответил, что его нет. Я была возмущена этим поступком, на который я не считала Нелединскую способной, и, узнав от князя П. Голицына, жившего напротив, что она всю неделю употребила на перевозку мебели в нанятый ею дом, я помирилась с этой неприятностью и решилась нести последствия своего добродушия и доверчивости. Не оглашая дела, я велела сказать этой барыне, что я не считаю себя обязанной купить ее дом, так как она не сдержала своего слова, и решила нанять его за четыре тысячи рублей, то есть за такую сумму, которую она не могла никогда рассчитывать получить за него. Впрочем, я намеревалась просить императрицу через князя Потемкина, чтобы она вместо покупки дома оказала мне другую милость: сделала фрейлиной дочь моей сестры Полянской, что составляло самое горячее желание моей сестры, в особенности с тех пор, как одна особа, обещавшая это устроить, воспользовалась своим влиянием для того, чтобы добиться этой чести для одной из своих невесток.

Императрица при следующем свидании спросила меня, выбрала ли я себе дом.

— Я наняла дом, — ответила я.

— Почему же вы не желаете его купить? — спросила государыня.

— Потому что выбор дома так же серьезен, как и выбор мужа, и надо над этим хорошенько подумать, — сказала я, смеясь. Эта маленькая сделка доставила мне некоторое внутреннее удовлетворение, хотя меня и осаждали вопросами, почему я не купила дома, так как всем уже стало известно, что кабинет получил приказание заплатить стоимость любого дома, который я пожелаю купить. Одно лицо, которое я не хочу назвать, сказало мне однажды в дружеском разговоре:

— Откладывая получение дома, вы, может быть, будете обойдены двором, подобно тому как вас обошла Нелединская. Мало кто знает ваши мотивы и еще менее кто умеет их понять.

В ответ я рассказала один анекдот про немецкого барона, у которого была страсть говорить по-французски, несмотря на то что он очень плохо знал этот язык; когда ему говорили, что его трудно понять, он неизменно отвечал: «Не все ли мне равно? Я сам себя отлично понимаю». Это был мой всегдашний ответ на подобные речи, которые были тем более несносны, что иногда заключали в себе претензию на тонкую иронию.

Вскоре я переехала в город и, присмотревшись поближе к дому Нелединской, увидела, что ничего не потеряла, не купив его. Жизнь моя текла тихо и покойно. Князь Потемкин обещал исполнить мое желание насчет моей племянницы Полянской и просил меня не медлить с покупкой дома, так как императрица, пожалуй, подумает, что я не предполагаю жить в Петербурге. Я тогда осмотрела дом покойного придворного банкира Фридерикса и условилась с его вдовой насчет цены, которая, включая все накладные расходы по его продаже, не превышала тридцати тысяч рублей. Я попросила у императрицы разрешения его купить, на что она мне ответила, что давно уже повелела кабинету заплатить стоимость дома, который я пожелаю купить, и, выразив свое удивление, что я не сделала лучшего выбора, спросила, почему я не хочу купить дом герцогини Курляндской. Опасаясь, что моя деликатность покажется императрице неуместным жеманством, я сказала, что дом Фридерикса стоит на Английской набережной[181], где я родилась, а так как ее величество своим милостивым отношением ко мне заставляет меня любить день моего рождения и считать его самым счастливым днем моей жизни, то мне и хотелось бы иметь дом на этой улице. В этом случае я действительно стала жертвой своей деликатности, так как в купленном мною доме не было вовсе мебели; хотя я и сделала императрице экономию в тридцать тысяч, но ни слова не сказала о том, что мне приходится покупать всю обстановку; я выбрала простую, но хорошенькую мебель и только необходимое количество ее; и то долг мой увеличился на три тысячи рублей. Но так как я не первый и не последний раз была жертвой своего бескорыстия, я решила помириться на этом и никому ничего не сказала.

Генерал Ланской[182], фаворит, был только вежлив со мной, и если иногда и оказывал мне некоторое внимание, то делал это, видимо, по внушению императрицы. С приездом графа Андрея Шувалова, ставшего вскоре его раболепным приспешником, Ланской стал при малейшей возможности выражать мне явное недоброжелательство. Князь Потемкин, наоборот, выказывал мне большое почтение и, очевидно, желал снискать мою дружбу. Он сказал мне однажды, что ее величество, узнав, что у меня много долгов, пожелала заплатить их и достроить на свой счет дом в Москве и меблировать его, дабы я не тратила еще на это деньги.

Я усиленно просила князя Потемкина отговорить от этого императрицу и напомнить ей мое страстное желание, которое я уже имела смелость раз высказать. Видясь с моей сестрой каждый день и будучи свидетельницей ее грусти, считая себя до некоторой степени виновницей ее падения в 1762 г., я испытывала тягостное чувство, которое все благодеяния государыни не в силах были рассеять. Все-таки назначение моей племянницы фрейлиной затягивалось; наконец 24 ноября, в день тезоименитства императрицы и моих именин, после большого придворного бала я не последовала за императрицей во внутренние апартаменты, но послала сказать князю Потемкину через его адъютанта, что не выйду из зала, пока не получу от него подарка, а именно копии с давно ожидаемого мною указа о назначении моей племянницы фрейлиной. Кажется, приглашенные очень удивились, видя, что я осталась в зале после того, как двор удалился во внутренние покои, и если бы они знали причину и результаты моего поступка, они бы лишний раз насмеялись над моей простотой[183]. Прошел целый час; наконец появился адъютант с бумагой в руках, и я не помнила себя от радости, прочитав назначение моей племянницы фрейлиной. Я уехала с быстротой молнии и, зная, что моя сестра ужинает у нашего двоюродного брата, графа Воронцова, отправилась к нему и была свидетельницей безумной радости моей сестры; я сама была счастлива, что могла исполнить ее заветное желание.