Непосредственное мнение о мнимом наличии духа есть естественная физиогномика, поспешное суждение о внутренней природе и характере ее облика при первом взгляде на нее. Предмет этого мнения таков, что к самой его сущности относится то, чтобы быть поистине чем-то иным, нежели только чувственное непосредственное бытие. Правда, в чувственном наличествует именно эта рефлектированность из него в себя, именно видимое как видимое невидимого есть предмет наблюдения. Но именно это чувственное непосредственное наличие есть действительность духа, как она есть только для мнения; и наблюдение возится с этой стороны со своим мнимым наличным бытием, с физиогномикой, почерком, тоном голоса и т. д. — Оно ставит такое наличное бытие в связь именно с таким мнимым внутренним. Не убийца, не вор подлежит распознанию, а способность быть ими; устойчивая абстрактная определенность теряется благодаря этому в конкретной бесконечной определенности единичного индивида, требующей теперь более искусных изображений, нежели такого рода квалификации. Такие искусные изображения, конечно, говорят больше, чем квалификации вроде «убийца», «вор», или «добродушный», «непорочный» и т. д., но они далеко не достаточны для цели, которая ими преследуется; выразить в словах мнимое бытие или единичную индивидуальность, — они столь же не достаточны, как те изображения внешнего облика, которые идут дальше указания на плоский лоб, длинный нос и т. д. Ибо единичный облик, точно так же как и единичное самосознание, в качестве мнимого бытия нельзя выразить в словах. Наука о познании человека, которая имеет в виду мнимого человека, точно так же как и наука физиогномики, которая имеет в виду его мнимую действительность и хочет возвысить до знания бессознательное суждение естественной физиогномики, есть поэтому нечто бесконечное и беспочвенное, что никогда не может достигнуть того, чтобы сказать, что оно «мнит», потому что оно только мнит и его содержание есть только «мнимое».

Законы, которые стремится найти эта наука, суть соотношения обеих этих мнимых сторон, а потому и сами могут быть лишь пустым мнением. И так как предмет этого мнимого знания, которое хлопочет о действительности духа, состоит именно в том, что дух из своего чувственного наличного бытия рефлектируется в себя и что определенное наличное бытие есть для него равнодушная случайность, — то это знание, найдя свои законы, должно непосредственно знать, что ими ничего не сказано, кроме, собственно, чистой болтовни или дается лишь мнение о себе — выражение, истина которого в том, что высказать свое мнение есть то же, что сообщить не суть дела, а только мнение о себе. По содержанию же эти наблюдения не далеки от таких, как: «каждый раз, когда у нас ярмарка, идет дождь», говорит лавочник; «а также каждый раз, когда я сушу белье», говорит хозяйка.

Лихтенберг, который так характеризует физиогномическое наблюдение, говорит еще следующее: «Если бы кто-нибудь сказал: ты поступаешь, правда, как честный человек, но я вижу по твоему лицу, что это — одно притворство и что в душе ты — мошенник, то, наверняка, пока существует мир, на такое заявление каждый честный человек будет отвечать оплеухой» [25]. — Этот ответ потому попадает в цель, что он опровергает первую предпосылку такой науки о мнимом, а именно, будто действительность человека есть его лицо и т. д. — Истинное бытие человека, напротив, есть его действие; в последнем индивидуальность действительна, и оно-то и снимает мнимое с обеих его сторон. Во-первых, [оно снимает] мнимое как телесное покоящееся бытие: в поступках индивидуальность проявляется скорее как негативная сущность, которая есть лишь постольку, поскольку она снимает бытие. Во-вторых, действие снимает неизреченность мнения точно так же и относительно обладающей самосознанием индивидуальности, которая в мнении есть индивидуальность бесконечно определенная и определимая. В совершённом действии эта дурная бесконечность уничтожена. Действие есть нечто просто определенное, всеобщее, постигаемое в абстракции; действие есть убийство, кража, или благодеяние, подвиг и т. д., и о нем можно сказать, что оно есть. Оно есть «это», и его бытие есть не только знак, но сама суть дела. Оно есть «это», и индивидуальный человек есть то, что есть оно; в простоте «этого» бытия индивидуальный человек есть сущее для других, всеобщая сущность, и перестает быть только мнимой сущностью. Хотя он в этом установлен не как дух, но так как речь должна идти о его бытии как бытии и, с одной стороны, двойное бытие внешнего облика и действия противостоят друг другу, а то и другое должно быть его действительностью, то следует, напротив, в качестве его подлинного бытия утверждать только действие, — не его лицо, которое должно было выражать то, что человек думает относительно своих действий, или то, что думали о том, что он только мог бы делать. Равным образом, так как, с другой стороны, противопоставляют друг другу его произведение и его внутреннюю возможность, способность или намерение, то лишь произведение следует считать его истинной действительностью, хотя бы он сам на этот счет обманывался и, возвратившись в себя из своих действий, мнил, будто в этом внутреннем он есть некоторое «иное», чем на самом деле. Индивидуальность, которая вверяет себя предметной стихии, переходя в произведение, тем самым обрекает себя, конечно, на изменения и извращения. Но характер действия именно тем и определяется, будет ли оно действительным бытием, которое устоит, или оно будет только мнимым произведением, которое, будучи внутренне ничтожным, пропадет. Предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть, т. е. есть ли оно, или не есть ли оно ничто. — Расчленение этого бытия на намерения и подобные тонкости, вследствие чего действительный человек, т. е. его действие, должен быть для объяснения снова отослан назад в мнимое бытие, какие бы особые намерения он сам ни создавал себе относительно своей действительности, — должны быть предоставлены праздному мнению; эта праздность, если она хочет свою бездеятельную мудрость обратить в произведение, отрицать разумный характер у совершающего поступки и таким образом дурно с ним поступить, желая объявить бытием его не действие, а скорее лицо и черты [лица], должна опасаться вышеупомянутого ответа, который показывает ей, что лицо есть не в себе-[бытие], а скорее может быть предметом воздействия (der Behandlung).

3. Френология

Если мы посмотрим теперь на круг доступных наблюдению отношений обладающей самосознанием индивидуальности к ее внешнему проявлению вообще, то остается одно отношение, которое наблюдение еще должно сделать своим предметом. В психологии — это внешняя действительность вещей, которая должна иметь свой сознающий себя противообраз в духе и должна дать о духе понятие. В физиогномике, напротив, дух должен познаваться в своем собственном внешнем проявлении как в некотором бытии, которое есть, мол, язык — видимая невидимость его сущности. Остается еще определение той стороны действительности, с которой индивидуальность выражает свою сущность в своей непосредственной устойчивой, всецело налично сущей действительности. — Это отношение отличается, следовательно, от физиогномического тем, что последнее есть говорящее наличие индивида, который в своем внешнем проявлении, состоящем в совершении поступков, воспроизводит в то же время рефлектирующееся в себя и рассматривающее себя внешнее проявление, которое само есть движение, покоящиеся черты [лица], которые сами по существу суть некоторое опосредствованное бытие. Но в определении, которое еще подлежит рассмотрению, внешнее есть, наконец, некоторая совершенно покоящаяся действительность, которая в самой себе не есть говорящий знак, а проявляется для себя отдельно от обладающего самосознанием движения и существует в качестве простой вещи.