Исследователи трагедии Игоря Дятлова оказались до такой степени в плену воспоминаний свидетелей тех событий, что никто из них, похоже, даже не задумался над тем, а почему Семен Золотарев вообще оказался участником данного похода? Разумеется, официальную версию событий они знают — Семен хотел идти в поход по Приполярному Уралу с группой Сергея Согрина, но обстоятельства изменились и ему срочно понадобилось отправиться к матери на Кавказ. Потому, дескать, Золотарев напросился в группу Дятлова, но!.. Здесь опять, как и во всем, что связано с Золотаревым, мы неизбежно натыкаемся на это самое зловещее «но!» — но ведь это объяснение ничего не объясняет — оно нелогично, противоречиво и, если называть вещи своими именами, вообще бессмысленно.
В самом деле, маршруты и хронометраж движения обеих групп — Согрина и Дятлова — нам хорошо известны. Первоначально окончание «дятловского» похода было запланировано на 9 февраля 1959 г., однако после заседания городской маршрутной комиссии 8 января дата возвращения была передвинута на 12 февраля. Именно в этот день «дятловцы» должны были выйти к Вижаю и оттуда открыткой оповестить турклуб свердловского «Политеха» о благополучном завершении своего мероприятия. Затем должен был последовать переезд в Свердловск, где группа оказалась бы через двое суток, т. е. 14 февраля. Но группа Согрина должна была оказаться там же 18 февраля, т. е. разрыв по времени между прибытием обеих групп составлял всего 4 суток. И Золотарев начал об этом беспокоиться за месяц, в середине января, рассказывая всем, как ему надо ехать к маме на Кавказ! Уже 20 января его внесли в списочный состав группы Дятлова (т. е. не в последний момент, как признается всеми по умолчанию, а все же за три дня до выхода).
Итак, мизансцена: Золотарев в середине января всем рассказывает о том, что очень торопится к маме. Казалось бы, вольному — воля, коли торопишься — поезжай прямо сейчас!
Навек оставшаяся молодой Зинаида Колмогорова
Ан нет, он торопится, но не сейчас, а через месяц. Торопится так, что отказывается от похода с хорошо знакомым Согриным и набивается в компанию к практически незнакомому Дятлову (хотя объективности ради следует уточнить, что с Дятловым и Колеватовым он все же был знаком со времени празднования Нового года на Коуровской турбазе). Однако мы помним, что еще до выступления в «автономный» поход — при расставании с Юрием Юдиным в поселке Северный-2 — Игорь Дятлов переносит контрольную дату возвращения на 2 дня! Возвращение в Вижай сдвигается руководителем похода с 12 на 14 февраля. Соответственно, дата появления в Свердловске перемещается на 16-е либо даже 17-е число. Тем самым разрыв с группой Со-грина вообще съеживается до 1–2 дней! И что же выигрывает Золотарев в итоге?
А теперь смоделируем логику Золотарева: когда возвращение группы Дятлова в Вижай планируется на 9 февраля (т. е. разница в датах возврата групп в Свердловск составляет неделю), он заявляет, что ему надо поскорее успеть к маме и на этом основании просит о переводе в группу Дятлова. Затем городской штаб переносит дату возвращения в Вижай на 12 февраля, но Золотарев все равно продолжает рассказывать о поездке к маме и добивается-таки перевода. Наконец, уже на маршруте следует еще одна сдвижка, фактически «съедающая» всю разницу между сроками возвращения, но Семен Золотарев теперь не упоминает о маме, а остается с группой. Но если Семену действительно нужно было успеть к матери, как говорится, «кровь из носу», то 28 января ему следовало вместе с Юдиным повернуть назад, в Свердловск. Однако Золотарев этого не делает — он совершенно спокойно воспринимает очередной перенос срока. Нам ничего не известно — ни из дневника группы, ни из воспоминаний Юрия Юдина — о конфликтах или спорах внутри группы по этому поводу. Похоже, Золотарев отнесся к передвижке индифферентно, она его не обеспокоила.
Совершенно несерьезно предполагать, будто именно выигрыш во времени в 1 или 2 дня мог сподвигнуть Семена Золотарева на переход из группы Согрина в группу Дятлова. Причина явно крылась в чем-то другом. Рискнем предположить, что все разговоры Золотарева о срочной поездке на Кавказ изначально преследовали единственную цель — оправдать в глазах окружающих включение в группу Игоря Дятлова. Казалось бы, что мешало ему сразу попроситься в поход с последним? Скорее всего, Золотарев не был уверен в том, что Дятлов захочет взять его с собою. Ведь идею зимнего похода к Отортену Дятлов стал вынашивать вместе с друзьями еще в ноябре 1958 г. и имел возможность персонально отбирать участников. Невелики были бы шансы Золотарева попасть в их число, если бы он просто явился к Игорю Дятлову и попросился в нему группу. Поэтому мы вряд ли ошибемся, если скажем, что Золотарев фактически поступил как хороший манипулятор людьми — сначала он убеждал окружающих в одном, а в результате сделал другое. Причем переметнуться из группы Согрина в группу Дятлова, видимо, было не очень просто, ведь их персональный состав утверждался городским туристическим штабом. Во всяком случае, процедура эта, скажем так, имела формализованный характер и вряд ли подобные вопросы решались в один день.
Примечательно, что в протоколах следствия вопрос о переводе Золотарева из группы Согрина в группу Дятлова никак не затрагивался. Это одна из многих «зон умолчания», связанная с Семеном, мимо которой, на первый взгляд, следствие никак не могло пройти. Слишком уж сильно Золотарев выпадал из ряда прочих погибших туристов! И тем не менее у следователя Иванова вопросов по персоналиям погибших не возникло. Вернее, не совсем так, скорее всего, таковые вопросы все же задавались, но полученные ответы отражения в деле не нашли. Вполне возможно, что случилось это неспроста — если Золотареву негласно помогали на уровне городского штаба или турклуба «Политеха» агенты КГБ (а без этого, видимо, не обошлось), то фиксировать эту помощь в официальных следственных документах было никак нельзя. Все должно было выглядеть так, словно ситуация разрешилась сама собою: попросил человек о переводе, его и перевели!
Итак, серьезный кандидат на участие в операции «контролируемой поставки» есть — это Семен Алексеевич Золотарев. Однако одного «надзирающего» мало, причем по ряду причин. Во-первых, за грузом необходим круглосуточный надзор, а один человек обеспечить его не в состоянии в силу очевидных соображений физиологического характера. Во-вторых, наблюдения и умозаключения одного наблюдателя всегда субъективны, и даже у самого честного сотрудника госбезопасности возникает время от времени соблазн подчеркнуть личные заслуги на нелегком поприще нелегальной работы. И не просто подчеркнуть, но и преувеличить, и нафантазировать. Поэтому вторая пара глаз — это не просто подстраховка, но и объективный контроль, без которого в серьезном деле никак.
Уже с самого начала осмысления версии «контролируемой поставки» предположение о наличии рядом с Золотаревым второго человека, связанного с Комитетом, заставляло внимательно приглядеться к тем, кто был найден вместе с ним в овраге. Не вызывало сомнений, что этот «второй» в момент непредсказуемого развития ситуации на склоне Холат-Сяхыл в своих действиях должен был ориентироваться именно на Золотарева. Хотя бы потому, что он знал истинное лицо Семена и понимал, что тот должен быть «всему головой». Это соображение сразу ограничило «вычисление» таинственного «второго» до одного из двух кандидатов — Николая Тибо-Бриньоля и Александра Колеватова. Первый вроде бы отлично подходил на эту роль, прежде всего тем, что подобно Золотареву оказался практически полностью одет, т. е. лучше других готов к неожиданностям. Однако это соображение парировалось другими доводами, полностью его уничтожавшими. Достаточно упомянуть всего один из них, делавший невозможным участие Тибо-Бриньоля в тайной операции КГБ, — Николай происходил из семьи репрессированного, а это означало, что он мог быть потенциально нелоялен к Советской власти и защищавшей ее спецслужбе. Для нас неважно, насколько обоснованно подобное предположение, важно то, что при оценке личности Николая Тибо сотрудниками КГБ этот «минус» перевешивал все его «плюсы».