Добравшись до Петербурга, Недведкин и не подумал соваться домой — ревельские жандармы уже, конечно, сообщили о его бегстве, и дома его как пить дать сцапают. А потому отправился он за Нарвскую заставу,: разыскал домик стариков Крауховых, а когда ему открыли дверь — не поверил своим глазам: на пороге стоял его старый друг Терентий Краухов, старший брат Сергея. Какая-то сила толкнула его навстречу товарищу, и он, крепко сцепив руки, уткнулся носом в небритую щеку.
Только когда остыл пыл неожиданной встречи, спросил у Терентия, каким образом тот в Петербурге оказался — не бежал ли из ссылки?
Терентий покачал головой, пригласил товарища в комнату. Стариков не было дома — ушли в церковь, а потому была возможность свободно обо всем поговорить. Уже сидя за старым непокрытым столом и прихлебывая чай из большой фаянсовой кружки, Недведкин как следует рассмотрел друга и поразился происшедшей в нем перемене. Человек вроде бы тот же самый, а неузнаваемо изменился… И не в том дело даже, что ввалились щеки, на которых горел нездоровый румянец.
Больше всего изменились глаза. Прежде взгляд у Терентия был добродушный, открытый, веселый, а теперь на Костю глядели колючие, лихорадочно блестевшие глаза. Движения Терентия стали торопливыми, резкими, и чувствовалось, что он с трудом может заставить себя посидеть на месте больше пяти минут. Он часто вскакивал с места, нервно вымеривал шагами небольшое пространство комнаты.
Из сбивчивого, отрывистого рассказа Костя узнал, что товарищ отбыл срок ссылки и ему разрешено вновь проживать в Петербурге. Терентий подошел вплотную к гостю, заглянул в глаза, криво усмехнулся:
— Проживать разрешено, Костя, а вот жизни-то у меня уже и не осталось…
— Это ты о чем? — удивленно спросил Недведкин.
— Чахотка у меня после ссылки… все время кровью харкаю. От легких небось уже клочки одни остались…
Тяжело стало Недведкину от этих слов. Но чтобы как-то успокоить товарища, сказал резко:
— Брось ты! Чего вдруг хоронишь себя раньше времени? От чахотки выздоравливают тоже…
— Э-э, Костя, брось ты меня утешать! Знаю, что немного мне дней осталось… Но, однако, хватит нам об этом. Я-то пока на ногах стою и еще кое-что сделать могу. И до последнего дня буду делать. Буду! Ты на мое нытье внимания не обращай, а давай расскажи, каким образом в Питер попал, — тебе вроде бы на морской службе быть положено, лентами с якорями девок заманивать!
На минутку в тоне Терентия послышались прежние веселые и добродушные нотки, отчего у Кости сжалось сердце. Он чувствовал, что правду говорит товарищ — недолго ему осталось гулять по свету…
Он коротко рассказал о том, что произошло в Ревеле. Терентий заволновался, сказал, что побыстрее надо поговорить с нужными товарищами, благо такая возможность сейчас есть.
Вскоре из церкви вернулись старики, смутились, увидев гостя, и Недведкин сразу понял причину этого смущения — наверняка в доме было плохо с едой и они не могли его накормить… Да и откуда в их доме мог взяться сейчас лишний кусок хлеба — больной сын не работает, денег домой не приносит… С приходом родителей Терентий заторопился куда-то, приказал им строго-настрого никуда до его возвращения не выпускать Костю и торопливо вышел, почти выбежал, хлопнув дверью.
Сгорбленная седая хозяйка принялась чистить над тазиком картошку, а старик Краухов присел, поглядывая из-под косматых бровей на нежданного гостя, но ни о чем не спрашивал — по каким-то приметам понял, что этот человек не из тех, кого следует расспрашивать. Сидели молча. Несколько раз Недведкин готов был сказать, что служил вместе с Сергеем, но что-то удерживало его. Ведь старикам надо было тогда объяснить, отчего приехал он к ним без формы, пришлось бы сознаться, что сбежал с корабля, а это наведет их на мысль, что там позади остались у него какие-то опасности. Будут волноваться лишний раз за младшего сына, а им и без того, наверное, тяжко сейчас с Терентием… Уж лучше помолчать в таком разе!
Так и сидели помалкивая. Вернулся Терентий в сопровождении русоволосого худощавого человека с бородкой, одетого, несмотря на жаркую погоду, в суконный пиджак, из-под которого выглядывала линялая синяя косоворотка.
— Вот тебе Тимофей Птицын, — сказал Терентий Косте, — мужик, который тебе сейчас больше всего нужен. Он тебе все сделает, что надо, и сведет к кому надо.
Он вдруг тяжело закашлялся, судорожно выхватил платок, поднес ко рту. Недведкин и Птицын переглянулись, и в их взглядах одинаково отразилась печаль. А больной, прокашлявшись, буквально вытолкал их за дверь, сказал на прощание ворчливо:
— Идите, идите! Нечего вам тут…
Так Недведкин попал в руки Тимофея Абрамовича Птицына, который и впрямь оказался самым нужным — он и накормил, и ночлег устроил, а наутро отвез. Костю на Выборгскую, где в облезлом, с облупленной штукатуркой доме беглеца сфотографировали и в тот же день вручили новенький паспорт, из которого явствовало, что его владелец зовется Константином Евграфовичем Половиным. Поменяв фамилию и отчество новорожденному нелегалу, имя оставили прежним, чтобы легче было привыкать.
А потом Костю привели на явочную квартиру, и там представитель Петербургского комитета — коренастый человек в пенсне, внимательно выслушал его о положении дел на кораблях, расспросил о настроениях матросов. Услышав о том, что на кораблях вот-вот может вспыхнуть восстание, он заметно встревожился, спросил, как скоро это может быть. Но на этот вопрос Костя не мог ответить. Обстановка на кораблях и особенно на «Павле» так накалена, что любая грубость со стороны какого-нибудь офицера могла привести к тому, что терпение матросов лопнет и неудержимая ярость бросит их в бой.
— Да… — сказал человек в пенсне, — положение!.. Как я понял — настоящей организации у вас нет, и события развиваются, прямо скажем, стихийно, и овладеть матросской массой, направлять ее отдельные партийцы оказались не в состоянии. Так ведь обстоит дело?
Костя признал, что действительно так.
— Но я хотел бы уточнить одно обстоятельство. Допустим, что нам все же удастся быстро наладить связь с матросами в Ревеле и передать, что Петербургский комитет РСДРП предлагает отложить пока выступление, приурочить его к массовым выступлениям рабочих. Примут ли наше предложение матросы?
— Думаю, что примут, — после раздумья сказал Костя, — каждому в общем-то ясно, что если сообща действовать — значит больше шансов на успех.
— Ну, что ж, — сказал, заключая разговор, представитель комитета. — Вопрос этот мы обсудим безотлагательно, а сейчас главная задача — найти возможность для связи с Ревелем…
Сведения, привезенные Недведкиным (теперь уже Половиным), встревожили товарищей из Петербурга. Восстания моряков вспыхивали уже не один раз, и всегда каратели заливали их пламя матросской же кровью. Исключением был только «Потемкин» — матросам броненосца удалось избежать расправы, уйдя в румынский порт Констанцу. Мятежный корабль унес за границу неспущенным алый стяг восстания, и не случайно Ленин назвал этот корабль «непобежденной территорией революции».
Хотя революционное движение в России бурно шло на подъем, время для вооруженного выступления еще не настало. Недавно в Петербург была доставлена из Парижа газета «Социал-Демократ» с ленинской статьей «Революционный подъем». Владимир Ильич напоминал об апрельских арестах матросов в Гельсингфорсе в связи с подготовкой восстания и высказался по этому поводу резко.
«Преждевременные попытки восстания, — говорилось в статье, — были бы архинеразумны. Рабочий авангард должен понимать, что основными условиями своевременного — т. е. победоносного — вооруженного восстания в России являются поддержка рабочего класса демократическим крестьянством и активное участие армии».
Эта четкая формулировка не оставляла никаких сомнений в том, что подготовляемое матросами восстание несвоевременно.
Важно было разъяснить матросам, что прошедшая полгода назад конференция большевиков в Праге взяла курс на демократическую революцию, которой предстояло перерасти в социалистическую. Теперь как никогда нужна была тесная связь балтийских моряков с рабочими Петербурга.