Дальнейшие этапы карьеры г-жи N. представляют меньший интерес: они обычны. В течение ближайших лет она объездила все крупнейшие города России, — Москву, Харьков, Киев, всюду выступая в перворазрядных местных кафешантанах. Своими тогдашними успехами она гордится. «О, мое имя тогда было хорошо известно в России», не без горделивой скромности прибавляет она. Зимою 1907–08 г.г. она пела в Петербурге, в «Аквариуме», — и, по-видимому, пользовалась известным успехом. В бумагах Азефа сохранилась ее карточка тех лет. С этой карточки на нас глядит пышная, нарядно разодетая и в значительной доле раздетая брюнетка, — представительница того типа, который в романах доброго старого времени именовался типом «роскошной женщины». Карточка была напечатана в качестве открытки и под ней стоит печатная же подпись: «La bella Heddy de Него»: несомненно, что карточка поступала в продажу.
В период встречи с Азефом г-жа N. уже искала «солидных знакомых»: шел четвертый год ее пребывания в России, а накопленных денег было мало для триумфального возвращения на родину. Кредитование золотых разведок в Енисейской тайге не принадлежало к числу блестящих финансовых операций. По-видимому, и г-жу N. на этот путь толкнули соображения далеко не коммерческого порядка… Офицер-золотоискатель, судя по бережно сохраненной г-жею N. его фотографической карточке, принадлежал к числу типичных «ташкенцев», ищущих места для приложения своих талантов: туго обтянутые скулы, «целеустремленный» волчий взгляд, кавказская бурка на плечах и кавказский же кинжал за поясом… С такими людьми не рекомендуется садиться за карточный стол, — тем менее разумно давать им деньги в долг. Срок его векселю давно истек, — но о возврате занятых сумм не было и речи. Волынские поместья оказались совсем маленьким кусочком земли, — к тому же заложенным и перезаложенным. Сам офицер куда то исчез, и предъявленный ко взысканию вексель так и застрял в окружном суде, только вызывая лишние расходы на адвоката. Легко нажитые деньги еще легче уплыли из рук, — причем мистически настроенные люди при желании могут обнаружить во всей этой истории руку всесправедливого провидения: на страданиях и позоре русской армии скопленные, представителем этой же армии деньги были и отобраны… Почти как в писании: из праха ты вышел и в прах возвратишься…
После столь горького опыта с «романтикой» было покончено… Г-жа N. думала только о «солидных знакомых», которые могли бы возместить понесенные потери и убытки. Азеф как нельзя более подходил для этой роли. Он назвал себя крупным коммерсантом, который имеет семью, но хочет завести связь на стороне. И его внешность, и его поведение внушали доверие к его кредитоспособности. Он не швырял деньгами, но в случае нужды умел не кряхтя покрывать крупные счета. О финансовой солидности говорили и делаемые им подарки. Некоторую роль играло и то обстоятельство, что он не был так груб, как обычные завсегдатаи «Аквариума».
Закрепление отношений Азефа с г-жею N. шло быстрым темпом. Все время, остававшееся после выполнения обязательной партийной работы и необходимых визитов к Герасимову, Азеф проводил вместе с нею. Они открыто появлялись в театрах, в увеселительных местах, на улице. Азеф был, по-видимому, искренне увлечен и совершенно отбросил в сторону свою обычную осторожность. Его поведение не прошло незамеченным в партийных кругах: вчера его видели в дорогой ложе на легкомысленной оперетке, сегодня — он ужинал в первоклассном ресторане, — и повсюду с г-жею N., которая имела вполне определенную репутацию. Кто-то его встретил у ювелира, когда он отбирал ценные серьги.
Петербург не был деревней, — но столь многие знали Азефа, как партийного деятеля, что ему даже в Петербурге невозможно было скрыть подобное свое поведение. О нем начали говорить. До поры до времени Азеф парализовал эти разговоры, сообщив товарищам по Центральному Комитету о том, что ему удалось завести знакомства в мире кафешантанных певичек в интересах разведывательной работы против царя. Доля истины в этих словах была: если Азеф из своего знакомства с г-жею N. и не извлек полезных данных для подготовки покушения против царя, то, во всяком случае, в некотором роде породнившись через нее с благополучно тогда царствовавшей династией, Азеф, как передает г-жа N.. любил ее расспрашивать о быте и нравах великокняжеского окружения.
Но подобные отговорки мало-мальски убедительными могли быть лишь очень не долго и к тому же только для тех, кто был посвящен я тайну работы Боевой Организации. В более же широких партийных кругах разговоры о необычном поведении Азефа множились и ползли вширь. Герасимов рассказывает, что около этого времени об Азефе начали поступать сведения от целого ряда других его осведомителей по партии социалистов-революционеров. Особенно настойчиво говорил один, убедительно доказывавший, что надо пользоваться обстановкой и арестовать Азефа, — члена Центрального Комитета и руководителя Боевой Организации. Уклончивое отношение, которое только и мог занять Герасимов, в ответ на эти рассказы, явно приводило старательно агента в недоумение, — и он позднее, почти с оттенком облегчения, которое должно явиться у человека, нашедшего решение трудной задачи, принес известие о подозрениях, которые циркулируют в партии против Азефа.
Герасимов вспоминает, что он не раз предупреждал Азефа об опасностях, с которыми связан для него этот образ жизни. Но Азеф не склонен был менять последний. Всю опасность обстановки, которая для него складывалась, он понимал, — но выход искал в прямо противоположном направлении, и все настойчивее и настойчивее доказывал Герасимову, что он должен покончить игру и уйти на покой. Герасимов, по его словам, не особенно спорил. Доводы Азефа и ему казались убедительными: после 15 лет своей работы и в виду опасностей, которые вокруг него все сгущались, Азеф и с точки зрения Герасимова имел право на отдых. Герасимов просил только об одном: довести до конца предположенную на весну операцию по парализованию покушения на царя. На это Азеф дал согласие.
Приблизительно около этого времени имел место небольшой эпизод, оказавший влияние на Азефа и толкнувший его на ускорение развязки: по случайному доносу был арестован помощник Азефа по руководству Боевой Организацией, — П. В. Карпович. Аргунов, видевший Азефа в момент получения известия об этом аресте передает, что Азеф был им «необычайно взволнован». По рассказу Герасимова, Азеф немедленно же заявился к нему на внеочередное свидание и устроил настоящую истерику. По его словам, этот арест неизбежно должен был окончательно погубить его в глазах революционеров, а потому он грозил немедленно же все бросить и уехать заграницу. Герасимов был целиком на стороне Азефа. Арест был произведен без его ведома: «если бы я знал, — говорит он, — я никогда такой глупости не допустил бы». Поэтому Герасимов был готов сделать все, чтобы умиротворить Азефа, — тем более что он совсем не хотел остаться без его помощи во время весенних операций. Азеф требовал немедленного освобождения Карповича, — и притом так, чтобы у Карповича не возникло никаких подозрений. Карпович бежал с каторги и его тщательно разыскивали по всей России. Освобождение его было прямым служебным преступлением. Тем не менее Герасимов не колеблясь обещал удовлетворить и это требование Азефа. Все действительно было устроено самым лучшим образом.
К счастию, у Карповича при аресте ничего найдено не было и ему не было дано понять, что полиция знает, с кем имеет дело. Это создало возможность изобразить как будто задержан он в виду сомнений в правильности его паспорта. Ему объявили, что его отправят на место выдачи паспорта для проверки его личности: такой порядок действительно применялся в случаях, когда личность арестованного не представляла для полиции никакого интереса. После этого Карповича отправили из Охранного Отделения, где он до этого содержался, в Пересыльную Тюрьму. Сопровождать его Герасимов поручил одному из наиболее доверенных своих чиновников, дав последнему строжайшие инструкции «устроить так, чтобы он бежал».