Назидательные рассказы и показная целомудренность, коею щеголяла настоятельница, чуть ли не каждый день проходя под ненавистной аркой святой Баяны, больше всего раздражали Вассу, знавшую о 'милых слабостях' всерадетеля. Девушка уже поняла, что самым большим окаянством в монастыре считается прелюбодеяние. Слышал бы это друг деда — изрядный пошляк, заглядывавший изредка в гости и считавший, что девственность — это женский недостаток, исправляемый мужским достоинством. Вот бы посмеялся над монастырской версией самого страшного греха. Но в хогановом доме свой взгляд на прегрешения. А посему любая после приватной встречи со всерадетелем могла больше всего бояться прохода под этой чертовой аркой. Дескать, постриг‑то она принимала девицей, а уже после наблудила у стен монастырских…

Вассария не удивилась бы, если бы узнала, что настоятельница еще и шантажировала монахинь раскрытием их невольной тайны. Теперь понятно, почему раз в полгода служат очередную новую поминальную по самоубиенной грешнице, навсегда покинувшей стены данного монастыря (последнее Васса узнала все от той же словоохотливой рыжухи Уленьки). Последняя, не к ночи будь помянута, появилась в глубине коридора.

Монахиня, завидев Вассу, наддала ходу и начала приближаться, неумолимо, как понесшаяся повозка, возница которой сдуру отпустил вожжи. Хоганова невеста совсем не солидно при этом размахивала руками и порывалась что‑то крикнуть, но выходили только сиплые невнятные звуки.

Васса, видевшая, какую скорость набрала монахиня, всерьез начала опасалась за свою жизнь. Как и обо что Уленька собралась тормозить? Выполнять роль буфера между стеной и столь резвой девицей лицедейке как‑то не очень хотелось.

Все обошлось. Последовательница воли святой Баяны последний десяток локтей просто проехалась на подметках, широко расставив согнутые в коленях ноги. Зрелище было столь же эффектным, как мерин на лыжах.

— Срочно прячься! — выдала наконец Улина.

— Зачем?

— Всерадетель приехал, и настоятельница срочно за тобой послала.

— Зачем прятаться тогда? — Васса талантливо изобразила непонимание.

— Не спрашивай, но так для тебя будет лучше, — монашка начала нервничать.

— А для тебя? Если ты меня не найдешь?

— Да как обычно, отстою молебен ночной, и все, — беспечно отмахнулась рыжая.

Вассу тронул этот порыв. Редко кто сторонний будет действовать в ущерб себе. А вот нате, эта смешная, в чем‑то несуразная Улина пытается ей помочь. Просто по — человечески, не требуя ничего взамен.

— Уль, а как ты оказалась в монастыре? — Вассария сама от себя не ожидала, что задаст этот вопрос.

Монашка, похоже, тоже его не ожидала, потому как откровенно ответила:

— Когда в обнищавшей семье ты четырнадцатая дочь, на приданое рассчитывать не приходиться. А кто за меня так пойдет. Не захотела всю жизнь приживалкой быть при старших, которые будут попрекать куском. В белошвейки — горничные идти отец не позволил бы — как‑никак герцогский род, с каплей императорской крови, — на последних словах девушка махнула рукой, словно отгоняя почетное родство как надоедливую муху.

— А здесь крыша, еда. Не разносолы, но никто же не запрещает — пока не знает — держать в келье постный пирожок, чтобы подпитать дух и тело, — монашка хитро усмехнулась, — Да и занимаюсь тем, что по душе — оклады расписываю. Конечно молитвы, посты и бдения — то еще развлечение. Но здесь для меня все же лучше, чем в миру.

Такой короткой и эмоциональной исповедью Васса была поражена. До этого монастырь ей казался чуть ли не тюрьмой. А смотри‑ка ты, для кого‑то он — лучшее из зол. Меж тем Улина резко выдохнула, словно коря себя за откровение:

— В общем, я не для того оббежала пол монастыря, чтобы ты мне тут кошачий хвост на кулак мотала. Давай прячься от всерадетеля! — повелительно цыкнула монашка.

— Улина, спасибо тебе огромное, но не стою я твоей ночи бдения.

Васса в порыве попыталась обнять монашку на прощанье. Выглядело это со стороны как потуга обхватить стог. А потом девушка развернулась и припустила в сторону кабинета настоятельницы.

— Дуреха, одумайся! Я же тебе добра желаю! — понеслось беглянке в след.

Вассария чуть — чуть не успела. Всерадетель уже покинул гостеприимные хоромы матери Арелии и через двор направлялся к карете. Видно, много времени уже прошло с распоряжения найти и привести в кабинет новую послушницу, вот носитель слова хоганова и потерял терпение.

Девушка решила, что столь удобный случай упускать не стоит и, разбежавшись, попыталась повторить недавний Уленькин маневр. Благо грязи на улице было в избытке и скользить ничего не мешало. Разогнавшись, она точно так же, как и монашка до этого, поставила стопы параллельно и почувствовала себя как в детстве, когда стоя съезжала с горки.

Однако кое — чего Васса не учла: тормозной путь по дворовой грязи оказался намного длиннее. И девушка, практически не сбавляя ходу, врезалась во всерадетеля. Мужчину крепкого, даже кряжистого, однако, видно, не привыкшего к таранам в виде послушниц, снесло в сторону как щепку. Глубокая лужа радостно распахнула свои объятия проводнику слова хоганова. Вассария же, слегка замедлившая ход, затормозила уже о шедшую впереди настоятельницу, оседлав почтенную фиррену на манер норовистого жеребца.

— Вы меня искали? — это первое, что пришло на ум девушке в этой ситуации, поспешившей слезть с костлявой спины матушки Арелии.

Всерадетель, отплевываясь вставал из лужи, напоминая скорее мракобеса, нежели служителя Хогана.

'И пришёл к нам дед Капец!' — пронеслось в голове Вассы.

— Да искали, но уже надобность в том отпала, — зло прошипела Аурелия, потирая поясницу.

'Вот это будет номер! Застрять в этом гребаном монастыре еще на пару седьмиц, а может, и дольше или вовсе провалить задание', — размышляла девушка, а ее руки меж тем уже приподнимали подол платья, так, чтобы виден был лишь маленький, а потому и весьма соблазнительный участок тела — голая лодыжка. Этому приему научил ее дед, правда, уже не как шулера, а как молоденькую фьеррину. Старик Хайроллер утверждал, что кровь мужчины будоражит не увиденное, а домысленное. Поэтому, если желаешь отвлечь герра, не стоит выпрыгивать из декольте. Гораздо эффективнее повернуться так, чтобы край юбки на мгновение оказался чуть выше дозволенного. Впрочем и 'случайно' с грохотом разбитый лекифы эпохи Брутгартов сгодится. Вазы или еще чего‑нибудь столь же ценного не было, и Вассе пришлось работать с тем, что имелось в наличии. Девушка попыталась распалить воображение всерадетеля, старательно изображая на лице муки боли.

— Кажется, я ногу, — и для достоверности картины, ступив на 'больную' конечность, рухнула как подкошенная в грязь.

Тот, для кого этот спектакль и разыгрывался, то ли проникся чувством собственного благородства, подавая девушке руку, то ли симпатичная ножка, мелькнувшая из‑под подола, сыграла свою роль, но так или иначе хоганов дланник произнес:

— Милое дитя, давай я помогу тебе.

Лицедейка, изображая робость, встала, опираясь на одну ногу. Всерадетель, подставив локоток, ненавязчиво повлек девушку к карете.

Путь до загородной резиденции хогановой десницы ассоциировался у Вассы с дорогой через болота по краю пропасти. Разговор ни о чем завязал в патоке красноречия всерадетеля, и сердце девушки замирало каждый раз, когда она осторожно подбирала слова на очередной пустяковый вопрос, наблюдая за реакцией владыки. Тот же, строя из себя простачка, тем не менее цепко следил за девушкой. И его милая улыбка, масляной кляксой растекшаяся по лицу, не смогла отвлечь на себя внимание. Расчетливый холод, что затаился глубине глаз мужчины, откровенно пугал.

Когда Васса и всерадетель наконец‑то оказались в резиденции, владыка первым делом распорядился, чтобы ему и девушке принесли чистую одежду, позвали докторуса для гостьи и приготовили 'вечернюю' комнату. Несмотря на краткость приказа и последовавшее за ним еще более туманное дополнение, распоряжение его святейшества было исполнено в кратчайшие сроки.