Дудин рассказывал о Бровкине, но - как я знаю по многолетним наблюдениям - рассказывал не столько для меня, сколько настраиваясь на волну: новое стихотворение уже просилось на бумагу.

Вот и тогда, на палубе, он прочитал нам с Алешей Соколовым какие-то стихи, еще, может быть, незаконченные, но с четко выкристаллизованным монологом-обращением к тем, кто идет в жизнь вслед за нашим поколением.

Когда была написана поэма "Песня Вороньей горе" и Дудин читал ее мне, я слышал уже знакомые строки:

Пора моей песни 

И дружбы пора, 

Любви и тоски изначальной, 

Гора моей жизни, 

Воронья гора, 

Гора моей юности дальней. 

...Взойдем сюда вместе, мой друг дорогой, 

Тебе собираться в дорогу, 

Встречаться с бедой 

На дороге крутой, 

Товарищей ждать на подмогу. 

Дивись не величью застывших красот 

Природы, вздыхающей глухо. 

К тебе переходит одна из высот, 

Вершин человечьего духа. 

Вглядись в этот мир удивленный окрест, 

Склонись в благодарном поклоне. 

Потом поднимайся 

На свой Эверест, 

Чтоб Солнце увидеть в короне.

В тот год Дудину работалось радостно. Он был переполнен стихами. Он прожил довольно долго на Вологодчине и написал книгу стихов "Вологодское лето". Это была хорошая книга. Со страниц ее вставали негромкие северные рассветы, пахло травами и сосной, грибницей и озерной водой. Поэт открыл для себя краски севера, и наша нынешняя поездка по северным рекам, видимо, нужна была ему, чтобы в чем-то утвердиться, что-то проверить.

Север, север! 

На рассвете 

Ветерком туман клубим. 

Я сегодня путь примерил 

К роднику твоих глубин.

В пашей поэзии за Дудиным навечно закреплено место в строю поэтов, шагнувших в большую литературу из солдатского окопа.

Н. С. Тихонов (один из "крестных" отцов Дудина) в предисловии к двухтомнику избранных его стихотворений пишет, что Дудин "принадлежит как раз к тому поколению молодых поэтов, которые изведали, что значит не отвлеченно представлять в стихах свои мысли, а всем глубоким трепетом сердца чувствовать страдания окровавленной родной земли, муки советских людей, всю ненависть к фашистским палачам".

Тихонов выделяет гражданственность как наиболее яркую черту поэзии Дудина, называя его солдатом, когда слово это пишется с большой буквы.

Тут, как говорится, не убавить, не прибавить. Характеристика, данная Николаем Семеновичем Тихоновым, многократно повторялась критиками, в том числе и пишущим эти строки. Как-то само собой получилось, что все мы в своих рецензиях на книги, в статьях о поэте не то что бы совсем обошли, по уделили крайне мало внимания весьма важному обстоятельству: пафос поэзии Дудина всегда поддерживается восторженным отношением к родной русской природе, верой в людей, в могущество любви.

Сама любовь, сама природа 

Меня в поэзию вела, -

скажет еще совсем молодой Дудин.

От самых ранних стихов, полных юношеской восторженности, до сегодняшних, которые учат нас философски осмысливать жизнь, везде не последнее место отводится чувству, которое я не побоюсь назвать словом, к сожалению, нечасто нами употребляемым - целомудрие. Среди потока стихотворений-клятв, стихотворений-лозунгов строки Дудина, правда, часто тоже отмеченные известной декламационностью, сразу выделялись. Они обращали на себя внимание доверительностью интонации, верой в торжество природы и любви. Поэт говорил о том, что, казалось бы, на войне должно было отойти на второй план.

На войне, в осажденном Ленинграде, он написал ряд стихотворений, в которых война и вовсе не присутствует, не только социальной, но и художественно-нравственной.

Любовь и природа в стихах Дудина, как два ствола березы из одного корня. Война не замутила, не лишила чистоты отношений в любви между мужчиной и женщиной, не приглушила и нашу любовь к земле, на которой мы выросли. На минном поле у него цветет земляника, ландыш заглядывает в воронку от разрыва, во фронтовом лесу поют птицы, чугунная решетка Летнего сада стынет от стужи, полыхает светом ночь, "раздвинутая" разрывом вражеского снаряда. Точно так же любимая женщина, которой поэт ведет диалог, незримо присутствует на переднем крае. Иногда одна тема - тема любви к женщине - доминирует, в иных стихах она уступает место рассказу о природе, а порой и они сливаются нерасторжимо.

Петляли дороги, и ветер трубил 

В разливе сигнальных огней. 

Я милую землю навек полюбил 

За то, что ты ходишь по ней. 

  

Была ты со мной в непроглядном дыму, 

Надежда моя и броня, 

Я, может, себя полюбил потому, 

Что ты полюбила меня.

В блокированном Ленинграде не было цветов. Сады стали дневным приютом аэростатов, в скверах, как и на стрелке Васильевского острова, стояли зенитные батареи, располагались наблюдательные посты. Осиротели липы Летнего сада, грустя по закопанным в землю мраморным статуям. Впрочем, довоенную красу Ленинграда Дудину не пришлось повидать. В Ленинград он попал перед отправкой на финский фронт, потом служба на Ханко, а когда вернулся в город, вовсю свирепствовала блокада.

Но природа, даже обожженная войной, оставалась для него добрым мастером, учившим письму, трепетному и точному.

Под гром артиллерийского обстрела, грохот бомбежки лирические пейзажи Дудина обретали огромную силу воздействия.

Мне грустно от сознанья, 

Что так невыразительны слова. 

Полна таинственного содроганья 

Весенняя природа. Синева 

  

Сквозит над лесом. Робкая трава 

На солнцепеке зеленеет. Ломок 

Схвативший за ночь лужи у каемок 

С ажурными прожилками ледок.

И хотя поэт сетует на то, что слова утратили выразительность, под его пером они превращаются в краски.