Остается лишь один непреложный факт: растущая роль науки и техники в жизни общества часто в несколько раз увеличивает важность того решения, которое должен принять ученый как гражданин. История Роберта Оппенгеймера наглядно иллюстрирует это. Если рассматривать ее саму по себе, то это история одного из наиболее выдающихся профессоров современной физики, которому правительство вследствие особых обстоятельств поручило руководство самой крупной лабораторией, когда-либо организованной в мире, чтобы создать в ней средство всемирного господства и истребления. Может быть, Оппенгеймер на время почувствовал себя богом (и кое-кто обвинял его в этом), пока не настал день, когда он получил удар от тех, кто его использовал.

С точки зрения моральной ответственности ученого «дело Оппенгеймера» имеет множество аспектов. В 1943 году нашлось бы немного физиков, которые не приложили бы максимума усилий, чтобы преградить путь нацизму. Но немного было и таких, кто, как Оппенгеймер, согласился стать участником «охоты за ведьмами». И хотя ученые-атомники были весьма плохо осведомлены о действительном военном положении на Дальнем Востоке, после взрыва в Аламогордо большинство их решительно выступило против использования атомной бомбы для уничтожения мирного населения. Их оппозиция стала бы почти единодушной, если б им была известна хотя бы та часть правды, которую не могли не знать члены Внутреннего комитета. Человеком, который нажал на кнопку, был президент Трумэн. Закономерно предположить, что политическая власть выбрала в качестве своих советников именно тех ученых, которые должны были высказать мнение, наиболее соответствовавшее направлению политики Вашингтона, и что, в конце концов, настоящие решения никогда не зависели от ученых. Интересно, что произошло бы, если б Оппенгеймер занял позицию решительного противника атомной бомбардировки японских городов: состоялась бы она или нет?

Даже если согласиться с этими предположениями, трудно считать ученого свободным от ответственности за последствия его действий, поскольку эти последствия обнаруживаются чаще всего не в области исследований и открытий, а в области морально-политических решений. Нас никак не могут убедить утверждения Оппенгеймера, будто вся ответственность за использование атомной бомбы лежит на американском правительстве, чьим техническим советником он был. Если ученый пользуется своими знаниями для того, чтобы поддержать деятельность властей, чтобы направить ее в ту или другую сторону, он ставит себя в положение, когда принципиальное различие между человеком из лаборатории и простым гражданином перестает действовать. В эпоху атомной энергии и межконтинентальных ракет подобное положение ученых не является больше чрезвычайным. Физик, который изучает атомное ядро, не может считаться сверхчеловеком – ни как пример или руководитель, ни как лицо, имеющее право запереться в башне из слоновой кости. Какова же его роль в обществе?

Фредерик Жолио высказал прекрасную мысль – мысль о том, что враждебные прогрессу и миру силы развращают науку. Он говорил, что законно и нормально любое применение науки, служащее мирным целям и счастью человека; чудовищно и развратно использование науки в целях разрушения. Он раз и навсегда отказался от работы над созданием атомной бомбы. В условиях эпохи и страны, где он занял такую позицию, великий ученый-коммунист мог поступать так, не впадая в противоречие с самим собою. Но совершенно очевидно, что в иных условиях ему удалось бы сохранить эту позицию, только приняв мораль непротивления злу насилием, которая была чужда ему. Любое насилие само по себе разрушительно и мерзко, но им приходится пользоваться, чтобы избежать угрозы еще более отвратительного насилия. Именно так думали ученые-атомники Лос-Аламоса. Вопрос о том, были ли они правы и до какого времени они были правы, остается на совести каждого; ответ на него зависит от политических взглядов. Развращение науки началось в тот день, когда первобытные люди сожгли хижины враждебного племени вместо того, чтобы использовать огонь для расчистки джунглей. Оно кончится только тогда, когда человечество достигнет такого уровня развития, при котором для насилия и разрушения не будет больше места в жизни общества.

Так что же в условиях прогресса науки может внести особую лепту в стремление человечества к улучшению мира? Оппенгеймер, хотя он и пессимист, именно здесь, почти что вопреки себе, высказал верные мысли. Его анализ интеллектуальных и моральных ценностей, свойственных научным изысканиям, остается ясным и жизненным. Наука – это отказ от догматизма, это терпеливые поиски правды, это рациональность и действенность. Исходя из этих требований к интеллектуальности и построению собственной судьбы, Человек построит лучшее будущее. Находясь в зависимости от правительства, армии и политических сил, которые их то преследуют, то ставят в подчиненное положение, предоставляя средства для научных изысканий, ученые должны решить вопрос, кто же спасет эти ценности, важность которых они понимают лучше, чем кто-либо другой на свете, и обеспечит их расцвет. Проблема их взаимоотношений с обществом сводится к ответу на два вопроса: с какой властью идти? ради какого будущего работать?

Отрывки из произведений Роберта Оппенгеймера

Древо познания

Термин «научные знания» я употребляю в его наиболее полном смысле, охватывая и науку об истории человеческого общества, и науку о поведении людей. Думается, первое определение научных знаний должно быть довольно элементарным. Как я полагаю, научные знания характеризуются тем, что о них можно говорить объективно, так, чтобы люди всего мира могли осознать точный смысл того или иного понятия, чтобы у них создавалось ясное представление о работе, выполненной ученым, и они могли сами повторить опыты и убедиться, соответствуют ли истине его выводы. Определенное таким образом понятие «научные знания» употребляется в его самом древнем и одновременно в наиболее широком толковании.

Прогресс научных знаний может быть измерен. Сделать это рациональным способом довольно трудно, но все же существует несколько приемов.

Так, молодой специалист по истории развития науки, работающий в Принстонском институте перспективных исследований, предложил в качестве одного из основных показателей уровня знаний принимать число ученых во всем мире. Он установил, что примерно за последние два столетия число ученых в мире почти точно удваивалось каждые десять лет…

Выражение профессора Парселла – «Девяносто процентов всех ученых живут вечно» – отражает это же явление, давая довольно четкую картину эволюции событий в этой области.

Если суммировать абсолютно все достижения науки, даже довольно трудно обнаруживаемые результаты исследований, в том числе и те, которые когда-то нельзя было и вообразить, но которые сейчас представляют достоверные знания, ежедневно упоминающиеся в книгах и технических журналах, то допустимо утверждение, что развитие науки более или менее пропорционально числу лиц, посвящающих ей свою деятельность. И этот прогресс будет продолжаться, хотя, может быть, и не столь быстрыми темпами.

Почти весь объем наших сегодняшних знаний еще не входил в школьные учебники тех времен, когда вы учились в школе, и вы не могли бы к ним приобщиться, если бы не учились после окончания школы. Уже одно это соображение настолько усложняет проблему распространения знаний, что последняя граничит с кошмаром.

Но не только это. Когда область знаний расширяется, отдельные вопросы становятся с виду более простыми. Но не потому, что число новых основных принципов оказывается сравнительно незначительным и обычный человек может понять эти принципы и на основании их вывести все остальное. А потому, что ученые открывают удивительный порядок: законы природы не случайны, и какой бы ни была последовательность их открытия, стройная система законов (как утверждал Джефферсон) в значительной степени доступна человеческому уму. Мы можем понять, охватить разумом эту систему и привести бесконечное разнообразие природы к определенной форме классификации, упрощений и обобщений.