На экзамене, разумеется, не все читали одинаково, - одни лучше, другие - хуже. Но у всех слушающих в скромном училищном зале возникало удивленно-взволнованное чувство: давно знакомый преподавателям и актерам театра «традиционный материал» производил впечатление чуть ли не новаторское. И это было следствием не столько свежести юных голосов, сколько того, что «Онегин» вновь оборачивался современной нам человеческой интонацией.

Становилось несомненным, что «Онегин» может и должен звучать именно сейчас.

Может показаться, что я ломлюсь в открытую дверь: классика потому и классика, что она всегда современна, гениальное произведение искусства всегда находит отклик в сердцах каждого поколения людей. Так-то оно так, но очень по-разному складываются волнения и интересы разных поколений, да и каждое поколение не однородно в своих эстетических устремлениях. Не приходится сетовать на то, что «современность», понимаемая часто как злободневность, волнует больше и что вечера современной поэзии вызывают порой больший интерес, чем классика. Это естественно. Однако классическое произведение может волновать как вещь, лишенная конкретной злободневности, но художественно выражающая на своем историческом материале мысли и чувства людей иной эпохи. Проявление этого свойства и делает произведения нужным для одного времени и «не нужным» для другого, так сказать, «требует или не требует поэта». В этом отношении и театр и литературная эстрада обязаны улавливать не всегда лежащий на поверхности зов времени, если они хотят работать для широкого круга зрителей.

Когда сомнения, нужно или не нужно сегодня читать «Онегина» с эстрады, как будто рассеялись - не все меня, как говорится, поняли. Один уважаемый организатор концертов, с которым я поделился своими плацами, выразился определеннее других: «Евгений Онегин» - это замечательно! Но для кого вы собираетесь выступать с ним! Для родных и знакомых?»

Как видите, мнения по поводу «зова времени» разделились...

Для меня начинался новый, теперь уже профессиональноисполнительский этап. Текст в большинстве своем улегся в памяти, множество строф, подобно упоминавшейся здесь IV из I главы, были разобраны и - «в пальцах» - складывались в отдельные отрывки, пока не связанные между собой. За плечами был опыт работы со студентами. Теперь надо было снова превращаться из учителя в ученика, собирать накопленный материал, строить из него целую и определенную программу. Нужен был режиссер.

На этот раз мне не просто повезло, а посчастливилось. Осуществить режиссерскую работу согласился Сергей Васильевич Шервинский. Это имя хорошо известно артистам-чтецам, актерам и режиссерам (в особенности старших поколений) МХАТа, Малого, имени Вахтангова, имени Моссовета и других московских театров; не менее популярно имя С. В. Шервинского среди филологов и искусствоведов, а более всего - просто среди читателей. Потому что С. В. Шервинский - поэт, романист, переводчик с классических языков, с французского, итальянского, немецкого, которыми владеет овободно, а также с армянского и других языков народов СССР. Кроме того, его перу принадлежит целый ряд работ о Пушкине, «Слове о полку Игореве», по истории древнерусского искусства и т. д. и т. д. В области искусства звучащей поэзии Шервинский давно является одним из ведущих наших теоретиков (фундаментальная книга «Художественное чтение», вышедшая в тридцатые годы, до сих пор не потеряла своего значения), режиссером и педагогом.

Мне довелось быть учеником С. В. Шервинского в училище имени Щукина, а затем его ассистентом в том же училище и в Литературном институте имени Горького. Потом наши встречи прекратились, поскольку С. В. Шервинский, занятый литературными делами, отошел от педагогической деятельности.

Теперь я снова обратился к своему учителю.

Самое общее практическое требование, с которого начал Сергей Васильевич, прослушав в моем чтении первые главы «Онегина», сводилось не к принципам произнесения стиха: об этом, после прошлых лет знакомства, нам не нужно было уславливаться. Как мог заметить читатель из сказанного выше, музыкальная, ритмомелодическая сторона, связанная со смыслом, была долгое время предметом моих забот и исканий. Режиссер, сразу заметив, что эта сторона как раз «выпирает», предложил «спрятать» ее за максимальной простотой и безыскусственностью стихотворной речи. Вот самые первые замечания С. В. Шервинского:

«Вы не учитываете важнейшего обстоятельства, без которого немыслимо исполнение гениального романа в стихах. «Евгений Онегин» - высшее проявление искусства беседы автора с читателем.

Пушкин и Онегин - друзья и ровесники - воспитывались в то время и в том кругу, когда и где владеть искусством беседы считалось столь же обязательным, как, например, знать французский язык. Разумеется, не все одинаково умели вести беседу, как не все одинаково хорошо говорили по-французски. Пушкин был собеседником, речь которого сочетала в себе глубину суждения с блистательной и точной формой выражения.

Заметьте, он с самого начала устанавливает тон дружеской беседы с читателем, откровенно обнажая авторский прием. Уже во второй строфе говорится:

...Друзья Людмилы и Руслана!

С героем моего романа

Без предисловий, сей же час

Позвольте познакомить вас:

Онегин, добрый мой приятель,

Родился на брегах Невы,

Где, может быть, родились вы

Или блистали, мой читатель!

Там некогда гулял и я:

Но вреден север для меня.

Отношения с читателем возникают «накоротке», так сказать, на равных. Любой из вас, как бы говорит автор, прекрасно знает место действия, среду, обычаи, в которых протекает мое повествование, любой из вас может по достоинству оценить правдивость, достоверность моего рассказа. Этот тон доверительности, тон равноправной душевной причастности к судьбам героев сохраняется на протяжении всего романа - в его лирических, смешных и трагических эпизодах - до самого конца:

Кто б ни был ты, о мой читатель,

Друг, недруг, я хочу с тобой

Расстаться нынче, как приятель...

Эти прямые контакты с читателем, - продолжал Сергей Васильевич, - служат своеобразным компасом для исполнителя. Тональность доверительной беседы с людьми, знающими предмет, способными легко понять всякое новое наблюдение автора, каждый его намек, - такая тональность должна стать главной в долгом повествовании.

Знаете, какими подтекстами вы, исполнитель «Онегина», должны постоянно пользоваться? «Как вы знаете, мои слушатели», «Как вы понимаете», «Как вы сами поступали», «Как очевидно...» и т. д.

Этот прием, вытекающий из тона пушкинской беседы, - единственное, между прочим, что может спвсти исполнителя от гибели под грузом огромного словесного материала. Ведь указанные и подобные им подтексты в огромной степени снимают «тяжесть», делают каждую фразу легкой, не уничтожая ее музыкальности, красоты звучания.

Например, вы очень перегружаете описание будничного обеда Онегина, превращая его в исключительное событие. В результате много лишних ударений, ненужной раскраски. Между тем как бы ни был роскошен, с нашей точки зрения, онегинский обед, для него самого, как и для окружающих его приятелей, это каждодневный быт. Поэтому, когда «недремлющий брегет... прозвонит ему обед», нужно снова вооружиться подтекстом «как обычно», «как всегда» или чем-то в этом роде и на это положить текст: