На одну такую акацию и нанизался нос дирижабля. Выходит нас спасло простое дерево.

Побросав поклажу, все попадали на снег там, где застала их команда на остановку. Тяжело дыша, матерясь. Истосковавшиеся в долгом полете по табаку курящие тут же достали трубки с кисетами и жадно закурили, прокашливаясь.

— Осмотреться в отсеках, — рыкнул боцман.

— Нет команды кормовой гондолы, — был ему ответ боцманмата. — Остальные все тут, включая раненых. Убитого лейтенанта оставили на месте крушения.

Дирижабль носом врезался в кроны деревьев лесополосы, как жук на булавку. Ближе к хвосту его корпус переломился в хребте, и кормовая гондола со сломанными пропеллерами лежала на земле, зарывшись в глубокий снег. Ветер трепал сломанные рули. Соединял обе половинки воздушного корабля пустой бомбовый отсек, с которого содрало обшивку. Она свисала, вяло трепыхаясь на ветру как спущенный флаг пораженной армии.

— Надо на будущее в аварийный запас лыжи брать, — хозяйственно пробасил боцман, который весь наш короткий анабазис шел впереди, утаптывая снег и раздвигая сугробы.

— Молчи уже, — хмыкнул Плотто. — Кто тот, что был запасец, профукал?

— Виноват, господин капитан — командор, — поднялся боцман на ноги.

— Виноватых бьют, — в ответ рявкнул на него командующий воздушными силами восточного фронта, сдирая с лица надоевшую кротовую маску.

2

Хорошая баня и прекрасный коньяк после нее, о чем можно еще мечтать? Тем более что коньяка было много. Выдержанного. Трофейного (но скорее контрабандного). Республиканского. На всех хватило.

Воздухоплаватели отдаривались офицерам из службы второго квартирмейстера армии 'летной халвой' и швицким шоколадом из 'подъемного' пайка.

Штабные офицеры парились вместе с нами на правах хозяев, ненавязчиво задавая довольно скользкие вопросы.

Хорошую баню построил на разъезде для своих штабных генерал Аршфорт. Настоящую. С правильной печкой, дающей ровный сухой пар. И среди штабных не оказалась мудака, который всегда находится в общественных банях и 'делает пар', плеская шайками воду на печь, отчего только влажность в парной повышается и больше ничего хорошего.

Просторный предбанник какие‑то умельцы из рядовых искусной резьбой изукрасили. Как обмолвились, они тут кочегарами при бане служат.

Даже подавальщицами служили здесь не денщики, а местные красавицы в национальных огемских платьях на рубашку с вышивкой, с пестрыми домоткаными поясами. С лентами в косах. Впрочем, никаких особых признаков, что это штабные шлюхи я не заметил. В ресторанах Будвица офицеры с женщинами — официантками обращались намного развязней.

Замотанная большими простынями наша компания напоминала мне сходняк римских патрициев, сговаривающихся укокошить Цезаря. Но только внешне. На самом деле мы весело праздновали уничтожение вражеского дирижабля, что все в округе видели и наш второй день рождения. О потопленном пароходе как‑то забылось. О чем не говорили, так это о будущих наградах — чтоб не сглазить. Можно было по — настоящему расслабиться.

Место крушения 'Черного дракона' армейцы взяли под охрану и оборону.

Раненых отправили в армейский госпиталь, погибших в ледник (кроме лейтенанта — наблюдателя еще в кормовой гондоле погибли все механики во главе с мичманом).

С царского дирижабля трофейная команда под личным надзором второго квартирмейстера армии сняла все, что можно было снять, и весь хабар лежал у него в сарае, ждал разбора.

Парашютистов отловили на замерзших болотах драгуны и зачем‑то сильно их избили. Да так что они теперь тоже лежат в армейском госпитале не способные к допросу. Парашютов нашли только три. Ну, да… так я и поверил. Тем более что царские парашюты делались из качественного колониального шелка.

Погибших царских воздухоплавателей не было. Это очень удивило Плотто, что в дирижабле такой маленький экипаж.

Командарм Аршфорт хоть и страдал от любопытства, но для начала приказал нас, как следует попарить в баньке, накормить, спать уложить. Да и врачам показать. Там же в бане, не таская нас в госпиталь.

На бедре у меня оказался всего лишь сильный ушиб и большая гематома. Фельдшер после бани примотал к ней тряпку, смоченную в сильно пахнущей жидкости, и сказал, что 'до свадьбы заживет'. За что он в рыло у меня схлопотал, еле оттащили. Я уже был под достаточным градусом и обвинил лепилу, что тот желает моей жене смерти.

Одели меня, отвели под белы рученьки в чей‑то дом и уложили спать на пуховую перину. Я сразу заснул и мне ничего не приснилось.

Проснулся я около полудня со свежей головой и хорошим настроением. Как будто и не пил вчера. Мысленно поблагодарил окружающих за такую заботу. Как и за стакан капустного рассола на прикроватной тумбочке.

Меховой комбинезон исчез, и вместо него на соседней кровати лежала простая солдатская шинель. Новенькая. Никаких надписей о чьей‑то принадлежности на подкладке не было. Под шинелью лежала такая же новая теплая шапка с кожаным козырьком. Мундир кем‑то вычищен. Валенки мне оставили летные. Ну как валенки… Не русские конечно целиком катаные, а сапоги, шитые из войлока. Была бы резиновая подошва на них, то можно было бы назвать их модным словом угги.

Чей‑то денщик принес мне горячей воды, мыло помазок и бритву. Маленькое зеркальце было вмазано в стенку печки. Он же и пояснил мне, пока я брился, что шинель и шапку мне прислал первый квартирмейстер армии, а комбинезон мой забрал очень большой воздухоплаватель.

'Боцман' — подумал я. Кто еще там очень большой?

— Какие новости? — намочив полотенце в горячей воде и использовав его в качестве компресса, спросил я его.

— Генерал Молас прибыл из Будвица и сразу на санках поехал туда, где упал царский дирижабль. А так все как было.

Как было, я не знал, но переспрашивать не стал.

Проверил карманы — ничего не пропало. Все на месте. И деньги и ордена. Форма на мне была рецкая, грязно — горчичная, а не полевой камень, как в ольмюцкой армии. Из всех наград — на шее Рыцарский крест, лента Креста военных заслуг в петлице, Солдатский крест и золотой знак за ранение пришпиленные на булавках к левому карману один над другим, а знаки броневого и воздухоплавательного отрядов рядочком на правом кармане, прикрученные к нему винтами. Полевые капитанские погончики. Красавец весь из себя. Скромный герой.

Еще над левым карманом у меня горизонтальные дубовые листья веточками в бронзе и в центре вместо медальона череп с кинжалом в зубах в серебре — рецкий знак за пять штурмовых атак, их всей нашей роте Ремидий выдал. Кому в бронзе, кому в серебре, а пятерым так и в золоте — за пятнадцать штурмовок.

Вообще я считаю, что такие знаки даже почетнее орденов, потому как сразу видно кто есть кто. Ранее в Реции я видел только знак за рукопашный бой и знак 'Снежный барс' за бой в вечных ледниках на вершинах гор. Их даже на гражданских костюмах носят отставники. А 'Снежному барсу' по традиции во всех сидериях первая кружка бесплатно. Очень уважаемые в обществе горцев эти знаки. Круче орденов.

Денщик помог мне одеться и сопроводил в офицерскую столовую, где вчерашние банные девчонки работали официантками. Накормили меня там драниками со сметаной, булкой с маслом и сыром и кофе с молоком налили бочкового. Впрочем, вкусного.

Но насладиться легким флиртом с подавальщицами мне не дали. Приехал Молас и вызвал меня к себе. У дома, где прописался Молас стоял парный вооруженный пост ольмюцких кирасир, перекрывая путь к крыльцу.

Меня остановили окриком на расстоянии и приказали опознаться.

— Лейтенант воздушного флота Кобчик по приказанию его превосходительства генерала Моласа, — ответил я по уставу.

Один часовой вошел в избу, второй остался на месте, держа в руках укороченную винтовку Шпрока. Причем зримо видно, что дернись я, он тут же пустит свое оружие в ход. Не раздумывая.

Первый часовой вернулся и провел меня через большую комнату, в которой на многочисленных столах офицеры разведки сортировали и раскладывали вещи с горелого дирижабля царцев, в маленькую каморку за печкой, где Моласу достался его импровизированный кабинет. Там уже у колченогого генеральского стола сидел Плотто. И в уголочке примостился ефрейтор — стенографист, старательно прикидывающийся ветошью.