Глава 1

Тень принцессы Лавры

Год выдался трудный. Звездочеты и раньше толковали: в 730-м жди беды. Одни верили, опасались. Другие отмахивались: чему быть, того не миновать. Всякого после кончины государя Петра Алексеевича нагляделись, да и при нем немало. Сразу после Нового года шляхетство со всего государства съехалось в Москву — на царскую свадьбу. Молодой государь всех позвал. Ему самому, может, и все равно — любимцам царским, Долгоруковым, покрасоваться да похвалиться перед народом захотелось. Ан вместо свадьбы похороны вышли, а там и избрание новой самодержицы. Никто не разъехался из столицы. Затаились. Ждали.

…В низкой горенке от печи ценинной жаром пышет. Окошки слюдяные, хоть и день на дворе, войлоком затянуты. Не так для тепла — от чужих ушей да глаз. Береженого Бог бережет. Ларион Гаврилович Воронцов недаром сюда из Москвы притащился. По Дмитровской дороге, а там для поспешения прямо по льду речки Саморядовки. В Фоминском женина родня — Масловы. Кто там за ними доглядывать станет. А и полюбопытствует — чего ж дочке с зятем стариков не навестить? Иван Волынский им тоже не чужой, вот с ним и поговорить надо. Человек государственный — вице-губернатор в Нижнем Новгороде. Многое знает, о многом и рассказать может…

Вон ведь как все сошлось. 10 февраля 728-го родила в Киле старшая цесаревна Анна Петровна, герцогиня Голштинская, сыночка Петра, внучка государя Петра Алексеевича. В Москве Меншиков всполошился — 25 февраля короновал императором российским другого государева внука, от царевича Алексея — Петра II. Выходило, дорога к власти для цесаревен, дочек императрицы Екатерины Алексеевны, навсегда закрылась. В толк не взять, как мать собственных дитятей обездолить могла! Анну Петровну хоть замуж отдала, а о Елизавете Петровне будто и думать забыла. Разное толковали, да только одно верно: Александр Данилович Меншиков ручку приложил. Завещание императрицу чуть не силком подписать заставил, а в завещании черным по белому: быть Петру Алексеевичу Младшему на престоле только с меншиковской дочкой.

Императрица, поди, подумала, что от светлейшего отвяжется. Ан не тут-то было! После составления завещания всего ничего прожила. Конфет от меншиковского кондитера не в меру покушала, а там в одну ночь Богу душу отдала. Никто не пожалел, никто слова доброго не сказал. Разве что молодой Левенвольд: случай его больно быстро кончился. Ну и Бог с ним. За фаворитами дело никогда не станет: незваные набегут, в черед выстроятся.

Зато как светлейший к власти рванулся! Лишь бы скорей, лишь бы без промедления дочку Марью коронованной особой увидеть. На государя покрикивать стал, ни с кем разговоров вести не хочет. Тут-то сенаторы его и перехитрили. Светлейшего с семейством под арест и в ссылку, богатства его несметные по рукам. Одних сёл, шутка ли, девяносто девять, городов четыре, деревням; дворцам, пустошам и счету нет. Каменья драгоценные и алмазы считать не смогли — кружками мерили. А в любимцы Долгоруковы вышли. Семейство многолюдное, жадное, грамоте не больно обученное. К мальчишеским проделкам сразу приноровились. Император без Ивана Алексеевича Долгорукова никуда. И в пир, и в мир, и в добрые люди — все вместе. Ночью в спальне любимцу велел стелить — чтоб всегда под рукой, чтоб не расставаться.

Отец, Алексей Григорьевич Долгоруков, тоже рядом — на посылках. Там и сестрицу Екатерину Алексеевну потянули. С братом на ножах, а интерес семейный, так норов свой попридержали. Не успели просватать, ей и содержание, и штат, чтобы всех родственников прикормить да пристроить, и титул небывалый — государыни-невесты. Невенчанная, а уже государыня! Всем велено почести царские девице воздавать, к ручке прикладываться. Долгоруковым законы не писаны. Сами из дворца не выходят. К императору никого и вовсе не пускают. А тот рад-радешенек: ни тебе учителей, ни науки — на все вольная воля. Так во вкус вошел, что о возвращении в Петербург поминать запретил. Под страхом смертной казни.

…Дом в Фоминском небольшой: на подклете четыре горницы да через сенцы людская с поварней. В подклете провиант всякий. Под лестницей в светелку — мыленка. Невелико богатство. Оно и воронцовское немногим больше. Земель мало, доходов того меньше. Потому и хлопотал сыновей при дворе кем-никем устроить. Около государя Долгоруковы не дадут, так хоть при цесаревне! Старший сынок, Роман, Елизавете Петровне ровесник, да вот поди ж ты, не показался. Михайла семью годами моложе, а цесаревна сразу в пажи взяла. И то верно, книги читает во множестве, в диалектах иноземных разбираться стал. Она, голубушка, все надежды не теряет за заморского государя замуж выйти. Тогда бы и Михайле при ней дорога открылась. Ходили и такие слухи: прочит ее Остерман за императора. Оно верно, что не по-божески, да разве около престола Бога помнят? Теперь кум Волынский не скрывает: лишь бы без опалы обошлось. Про кончину императора ничего толком не сказал. Вопросом на вопрос ответил: не больно ли ловко сошлось — девятнадцатого января венчание, а восемнадцатого государя не стало? Умереть и от простудной горячки можно, да не обязательно в пятнадцать-то лет. Опять же соборовали венценосца три иерарха: Феофан Прокопович, Феофан Лопатинский, Георгий Дашков, а вот на выборы нового царя не остался ни один. Уговаривали их — ни в какую. Теперь уже дело прошлое. Теперь бы о новой государыне все до мелочи разузнать…

Куда как многим невдомек: почему Анна? Неделей раньше сказать, никто бы не поверил. Из трех дочек соправителя и братца старшего государя Петра Алексеевича — Иоанна Алексеевича средняя. Государю все хотелось по-умному девок-то пристроить. Чтоб державе от союзов супружеских выгода. Где там!

Анну Иоанновну с герцогом Курляндским первой обвенчал. Соседу дорогому всех трех предложил, герцог ее выбрал. Всякий помнит: хороша была. Ой хороша. Статная. Рослая. Синеокая. Косы что твоя ночь, до земли. В октябре 1710-го свадьбу сыграли, в Курляндию честь честью проводили. Четырех месяцев не прошло, герцог долго жить приказал, вдова в Россию вернулась.

Государь Петр Алексеевич на первых порах рукой махнул — к Прутскому походу готовился; не до баб тут. А там, по расчетам государственным, обратно в Курляндию отправил. Да не одну — с Бестужевым-Рюминым Петром Михайловичем. Интересы российские блюсти. За герцогиней тоже присмотреть. Присмотрел, старая лиса! Куда как ловко присмотрел. И вдову пригрел, и свои карманы бездонные набил. Бывалоча, о каждой мелочи государыню Екатерину Алексеевну просила. Каждой паре башмаков стоптанных, платью ношеному да перчаткам штопаным радовалась. Горькими слезами и нуждой годами давилась, у матери-царицы Прасковьи Федоровны нелюбимая, государю и вовсе ненужная. Иной раз в Петербург с визитом доберется, а уж в Измайлово своё любимое ни-ни. Государь строго положил: иностранным, государям бывать там ни к чему. Иностранным. А там Петра Михайлыча отозвал. Наворовался, мол, хватит. Сколько герцогиня о нем просила, в ногах у дядюшки валялась. Государь бабьих слез терпеть не мог, Анниных и подавно. Уехала герцогиня ни с чем. В Митаве Бирона в фавориты определила. Тот, известно, заново наживаться принялся. Герцогине бы наглеца укоротить, да замены ему не найдешь: штат мал. Шляхетство без денег на службу не пойдет. Молодого красавца приманить нечем. Один титул что герцогиня.

…Из Марфина Тришка масловский примчался. Будто Голицыны продавать вотчину будут. Вотчина богатая, справная. Когда-то дьяк Щелканов владел. Новый хозяин, из Голицыных, воспитателем государя Петра Алексеевича в младенчестве его состоял. Слух пошел, Голицыным конец. Не пора ли в Москву собираться? Аль напротив — в Фоминском еще денек-другой отсидеться? Тришку в первопрестольную послать — пусть поразведает. А уж там и самому собираться. На дворе мороз лютует. Стужа, какой старики не упомнят. Печки по три раза на день топить надо. Полы, чай, не как в Москве: суконной наволоки и в помине нет — одни доски. По углам к утру изморозь проступает. Только и сидеть, что на лежанке, да думать…