Когда они отдыхали среди поля, он клал голову ей на колени, под тень ее зонтика; или оба они ложились на траву, друг против друга, погружались взглядом в самую глубину зрачков, возбуждая друг в друге желание, а когда оно было утолено, они, полузакрыв глаза, молчали.
Иногда слышались где-то вдали раскаты барабана. Это в деревнях били тревогу, созывая народ на защиту Парижа.
- Ах, да! Это восстание, - говорил Фредерик с презрительной жалостью, ибо все эти волнения казались ему ничтожными по сравнению с их любовью и вечной природой.
И они болтали бог весть о чем, о вещах, которые и так были им известны, о людях, которые их не занимали, обо всяких пустяках. Она рассказывала ему о своей горничной и о своем парикмахере. Однажды она проговорилась, сказала, сколько ей лет: двадцать девять; она стареет.
Несколько раз, сама не замечая, сообщала ему подробности о своей жизни: она была продавщицей в магазине, ездила в Англию, начинала готовиться в актрисы; все это было бессвязно, и Фредерик не мог восстановить цельной картины. Рассказала она и больше - как-то раз, когда они сидели на луговом откосе под платаном. Внизу, у дороги, босая девочка пасла корову. Заметив их, она сразу же подошла попросить милостыню; одной рукой она придерживала лохмотья своей юбки, а другой почесывала черные волосы, напоминавшие парик времен Людовика XJV и окаймлявшие ее смуглое личико, которое озарялось блеском ослепительных глаз.
- Со временем она будет хорошенькая, - сказал Фредерик.
- Ей повезло, если у ней нет матери! - заметила Розанетта.
- Как? Почему?
- Ну да. Вот если бы и у меня...
Она вздохнула и стала рассказывать про свое детство. Ее родители были прядильщики в Круа-Русс. У своего отца она была подмастерьем. Бедняга работал, старался изо всех сил, но жена бранила его и все распродавала, лишь бы пойти напиться. Розанетта как сейчас помнила их комнату, станки, расставленные вдоль окон, котел с супом на печке, кровать, выкрашенную под красное дерево, против нее шкаф и темный чулан, где она спала до пятнадцати лет. Явился, наконец, какой-то господин, жирный, с бурым цветом лица, с повадками святоши, весь в черном. Он переговорил с ее матерью, и вот через три дня... Розанетта остановилась и бросила взгляд, полный бесстыдства и горечи:
- Дело было сделано!
Потом, как бы отвечая Фредерику:
- Он был женатый (дома он боялся скомпрометировать себя), поэтому меня отвели в ресторан, в отдельный кабинет, и сказали, что я буду счастлива, что он сделает мне хороший подарок.
Первое, что меня поразило, едва только я вошла, был вызолоченный канделябр на столе, где стояло два прибора. Они отражались в зеркале на потолке, а стены были обтянуты голубым шелком, и комната была похожа на альков. Все это меня изумило. Ты понимаешь: бедная девочка никогда ничего не видела! Хоть этот блеск и ослепил меня, мне стало страшно. Мне хотелось уйти. Но я осталась.
Перед столом стоял только диван. Я села на него - он был такой мягкий! Из отдушины калорифера, прикрытой ковром, шел горячий воздух, а я сидела, ни к чему не притрагиваясь. Лакей, стоявший передо мной, уговаривал меня поесть. Он тут же налил мне полный стакан вина. У меня закружилась голова, я хотела открыть окошко, он мне сказал: «Нет, барышня, нельзя». И ушел. На столе была всякая всячина, о которой я и представления не имела. Ни одно из кушаний мне не понравилось. Тогда я набросилась на вазочку с вареньем и все ждала. Не знаю, что его задержало. Было уже очень поздно, около полуночи, я изнемогала от усталости. Я стала перекладывать подушки, чтобы поудобнее улечься, и вдруг мне под руку попалось нечто вроде альбома, какая-то тетрадь, неприличные картинки... Я заснула над ними, когда он вошел.
Она опустила голову и задумалась.
Листья вверху шелестели, над густой травой покачивалась большая наперстянка, волны света лились на поляну, и только изредка слышно было, как корова, которую они уже потеряли из виду, пощипывает траву.
Розанетта пристально и сосредоточенно смотрела в одну точку, прямо перед собой; ноздри ее трепетали. Фредерик взял ее за руку.
- Сколько ты выстрадала, милая, бедняжка!
- Да, - промолвила Розанетта, - больше, чем ты думаешь! Даже хотела покончить с собой. Меня вытащили из воды.
- Как так?
- Ах, не стоит вспоминать!.. Я тебя люблю, я счастлива! Поцелуй меня.
И она стала выщипывать репей, зацепившийся за подол ее платья.
Фредерик больше всего думал о том, чего она не сказала. Какими путями могла она выбраться из нищеты? Какому любовнику она обязана своим воспитанием? Что произошло в ее жизни до того дня, когда он в первый раз появился в ее доме? Ее последнее признание делало невозможным всякие расспросы. Он только спросил ее, как она познакомилась с Арну.
- Через Ватназ.
- Не тебя ли я как-то раз видел вместе с ними в Пале-Рояле?
Он назвал дату. Розанетта сделала усилие, припоминая.
- Да, верно... Невесело мне было в те времена!
Но Арну показал себя с наилучшей стороны. Фредерик не сомневался в этом, но все же друг их - большой чудак, у него много недостатков; и он не преминул перечислить их. Она соглашалась.
- Что из того?.. Как-никак любишь этого негодяя!
- Даже теперь? - спросил Фредерик.
Она покраснела и полусмеясь, полусердито возразила:
- Да нет же! Это давнишняя история. Я от тебя ничего не скрываю. А даже если бы и так, ведь он - совсем другое! Впрочем, ты не особенно мило ведешь себя со своей жертвой.
- Жертвой?
Розанетта взяла его за подбородок.
- Ну разумеется!
И, сюсюкая, как делают кормилицы:
- Ты не всегда был паинька! С его женой в одной постельке - бай-бай!
- Я? Никогда в жизни!
Розанетта улыбнулась. Ее улыбка оскорбила его, как доказательство равнодушия (так он подумал). Но она стала кротко расспрашивать его, взглядом умоляя ответить ложью:
- Наверное?
- Ну, конечно!
Фредерик поклялся ей, что никогда не помышлял о г-же Арну; ведь он страстно влюблен в другую.
- В кого же это?
- Да в вас, моя красавица!
- Ах, не издевайся надо мной! Это меня раздражает!
Он счел более осторожным рассказать ей о вымышленном увлечении, придумал целую историю. Он сочинял подробности самые обстоятельные. Впрочем, особа эта очень огорчала его.
- Тебе решительно не везет! - сказала Розанетта.