13. Этот год, омраченный столькими злодеяниями, боги отметили также бурями и моровым поветрием. Вся Кампания была опустошена вихрем, который, повсеместно сметая постройки, древесные насаждения и собранный в закрома урожай, донес свое неистовство до окрестностей Рима, где род человеческий истреблялся повальной болезнью, хотя и не было никаких заметных отклонений в погоде. Дома наполнялись бездыханными телами, улицы — погребальными шествиями; ни пола, ни возраста не щадила эта пагуба; смерть с одинаковою стремительностью уносила и рабов, и свободнорожденных из простого народа среди причитаний их жен и детей, которые, находясь при них, плача над ними, нередко сжигались на тех же кострах, что они. Об умерших всадниках и сенаторах, хотя и их было великое множество, горевали меньше, считая, что, разделив общую участь, они упредили жестокость принцепса.
В том же году в Нарбоннской Галлии, Африке и Азии был проведен набор для пополнения легионов иллирийского войска, из которого увольнялись непригодные к службе по возрасту и здоровью. Претерпевшему бедствие Лугдуну[8] на восстановление разрушенных в этом городе зданий принцепс выдал четыре миллиона сестерциев; такая же сумма была предоставлена нам лугдунцами, когда Рим постигло несчастье[9] .
14. В консульство Гая Светония и Лукция Телезина[10] Антистий Созиан, который, как я сказал, за сочинение поносящих Нерона стихов был отправлен в изгнание, прослышав о том, в каком почете доносчики и как скор принцепс на казни, наделенный беспокойной душою и ради достижения своих целей хватавшийся за любую возможность, сближается в силу общности участи с сосланным в то же место, что и он, Памменом, слывшим знатоком искусства халдеев и вследствие этого связанным со многими дружбой, полагая, что не без причины к нему постоянно прибывают и совещаются с ним гонцы, и зная к тому же, что Публий Антей ежегодно выдает ему денежное пособие. Был он осведомлен и о том, что Нерон ненавидит Антея за его преданность памяти Агриппины, что богатства Антея достаточны, чтобы пробудить его алчность, которая была причиною гибели многих. И вот, перехватив присланное Антеем письмо, выкрав хранившийся у Паммена гороскоп Антея с предсказанием его жребия и завладев, кроме того, его же запискою о рождении и жизни Остория Скапулы, он пишет принцепсу, что доставит ему важные и касающиеся его безопасности сведения, если его возвратят на короткое время из ссылки: ведь Антей и Осторий посягают на верховную власть и допытываются узнать, какая судьба уготована им и Цезарю. Немедленно были снаряжены либурны, и Созиана спешно привезли в Рим. Как только распространилась весть о его доносе, Антея и Остория стали считать скорее осужденными, чем обвиняемыми, и дело дошло до того, что никто не пожелал бы приложить к завещанию Антея свою печать, если бы невоспринятые как повеление слова Тигеллина, незадолго пред тем напомнившего Антею, что ему не следует мешкать со своими последними распоряжениями. И тот, приняв яд и томясь его слишком медленным действием, ускорил наступление смерти, вскрыв себе вены.
15. Осторий находился тогда в дальнем поместье, на границе с лигурами, и туда был послан центурион с поручением принудить его к незамедлительной смерти. Такая торопливость была вызвана тем, что, овеянный громкой боевой славою и заслужив в Британии гражданский венок, он своей огромной телесною силой и искусством, с которым владел оружием, устрашал Нерона, и без того находившегося в постоянной тревоге, а после недавнего раскрытия заговора особенно опасавшегося возможного нападения. Итак, преградив выходы из виллы Остория, центурион передает ему приказание императора. И Осторий обратил против себя ту самую доблесть, которую столь часто выказывал в битвах с врагами. Но так как из надрезанных вен вытекало малое количество крови, он воспользовался рукою раба, но лишь для того, чтобы тот недвижно держал перед собою кинжал, и, ухватив его крепко за правую руку, приник горлом к кинжалу и поразил себя насмерть.
16. Даже если бы я описывал внешние войны и говорил о павших в них за отечество, подобное однообразие обстоятельств их гибели и во мне самом породило бы пресыщение, и я бы наскучил другим, которых отвратил бы этот мрачный и непрерывный рассказ о смертях римских граждан, с каким бы мужеством и достоинством они их ни встретили; а тут — рабское долготерпение и потоки пролитой внутри страны крови угнетают душу и сковывают ее скорбью. Но у тех, кто ознакомится с этим моим трудом, я прошу снисхождения не за что другое, как только за то, что не питаю ненависти к отдавшим себя с такою покорностью на истребление. То был гнев божеств, обрушенный ими на Римское государство, и пройти мимо него, один раз упомянув, как если бы дело шло о поражениях войск или о взятии городов, невозможно. Воздадим же должное памяти этих именитых мужей, и если похороны людей подобного рода принято отличать от всех остальных пышностью и торжественностью обрядов, то пусть они будут почтены и повествованием о постигшей их участи.
17. В течение нескольких дней погибли один за другим Анней Мела, Аниций Цериал, Руфрий Криспин и Гай Петроний, Мела и Криспин — римские всадники в сенаторском достоинстве. Криспин, бывший в прошлом префектом преторианских когорт, потом удостоенный консульских знаков отличия и по обвинению в причастности к заговору[11] незадолго пред тем сосланный на остров Сардинию, получив известие, что ему велено умереть, покончил самоубийством. Мела, происходивший от тех же родителей, что и Галлион с Сенекой, движимый нелепым тщеславием, воздержался от соискания высших государственных должностей, чтобы, оставаясь во всадническом сословии, сравняться могуществом и влиянием с теми, кто был облечен консульским саном. К тому же он находил, что кратчайший путь к обогащению — это заведование имуществом принцепса в качестве его прокуратора. Он же был отцом Аннея Лукана, что также немало способствовало обретению им известности. По умерщвлении сына он настойчиво изыскивал способы завладеть его состоянием, чем навлек на себя обвинение со стороны Фабия Романа, одного из ближайших друзей Лукана. И вот измышляется, что и отец, и сын в равной мере были связаны с заговорщиками, и в доказательство этого подделывается письмо Лукана. Ознакомившись с ним, Нерон повелел отнести его Меле, на богатство которого взирал с вожделением. И Мела вскрыл себе вены, что было в то время самой легкой дорогою к смерти; в оставленном им завещании он отказал крупные суммы Тигеллину и его зятю Коссуциану Капитону, с тем чтобы сохранить за наследниками все остальное. Передают, что в своем завещании он, как бы жалуясь на несправедливость вынесенного ему приговора, также указывал, что, тогда как он умирает, не зная за собою вины, Руфрий Криспин и Аниций Цериал, заклятые враги принцепса, по-прежнему наслаждаются жизнью. Считали, что он написал это о Криспине, так как тот был уже мертв, а о Цериале — чтобы его умертвили. И действительно, немного спустя Цериал сам пресек свои дни, оставив по себе меньшее сожаление, чем остальные, ибо еще не изгладилось в памяти, что он выдал заговор, составленный против Гая Цезаря[12] .