– А что случилось? – От таких слов ему стало как-то неуютно.

– К сожалению, я не могу тебе сказать, мой милый. Ты человек благородный – это видно не только по одежде, я потому к тебе и обращаюсь. Не будь ты рыцарем, я бы не стала вести с тобой такие беседы, можешь мне поверить... – Она умолкла, чем повергла его в еще большую растерянность.

Давид действительно был рыцарем, однако в своей рассудительности всегда оставался глух к тому, что называется «гласом безумия». Сбежать на край света с девицей, которую знаешь всего несколько часов, – это не что иное, как безумие, а в его кругу безумные выходки считают дурным тоном. Конечно, так ответить он не решился – вместо этого выдавил из себя трусливую фразу:

– Я не могу.

– Почему? Только не говори, что из-за денег.

Да нет, разумеется, не из-за денег, хотя перспектива ухнуть в один миг все свои сбережения, а потом просить у отца тоже не слишком привлекала.

– Не только из-за денег.

Она будто читала его мысли.

– Понимаю, тебе трудно вдруг исчезнуть на три месяца, у тебя родители, может, даже невеста, надо объясниться с отцом, сочинить что-то – человек никогда не бывает свободен... И все-таки подумай над моим предложением. Ей-богу, ты самый милый, самый интеллигентный, самый отзывчивый мальчик из всех, какие мне когда-либо встречались. И только ты можешь меня спасти, иначе мне остается перерезать себе вены – не сочти это моральным шантажом.

– Почему именно я? – Его это начинало раздражать – и впрямь похоже на шантаж.

– Потому что больше у меня никого нет, никого и ничего... Это единственный выход; или мы сейчас садимся в твою машину и уезжаем за тысячу километров отсюда, или произойдет то, о чем я уже говорила.

Все это было произнесено спокойно, без наигранного драматизма – просто она объясняла ситуацию, точно так же, как, должно быть, объясняла какую-нибудь задачку своим бестолковым ученицам. Именно из-за ее спокойствия ему стало еще неуютнее.

– Я и правда должен хотя бы повидаться с отцом, я не могу вот так просто уехать на три месяца, к тому же у меня работа... Давай встретимся дня через два, может, мне удастся что-нибудь...

– Нет, дорогой, время не терпит. И потом... я же знаю, что ты сбежишь. Или мы едем сейчас и ты меня не оставляешь ни на минуту, или все это не имеет смысла. – Она словно зациклилась на своем зловещем «или – или» и, в очередной раз поставив перед ним альтернативу, замолчала, чтобы дать ему возможность собраться с мыслями.

Но как раз на это он был уже не способен. Когда человек взвинчен, встревожен, он становится неконтактным, и мозг его будто сковывает льдом. А у нее голова хоть и светлая, но в то же время понятно: это истерика. Не может же быть, чтоб нормальная женщина решила покончить с собой и даже день наметила, а потом кидается вдруг к первому встречному, умоляя увезти ее, спасти от смерти! Нет, такое поведение нельзя считать нормальным, и мысль о том, что он связался с психопаткой, пугала его. Он уже не знал, что ей говорить.

Она ждала, курила, беспокойно заглядывала в сумочку, вздрагивала, когда в кафе заходил кто-либо из проезжающих по автостраде.

– Поехали, а? – наконец сказала она, снова посмотрев на что-то у себя в сумочке. – Ну пожалуйста!

Они сели в машину. Давид включил первую скорость. На ближайшем повороте он съехал с автострады и, сделав большой крюк по окрестным дорогам, развернулся по направлению к Милану.

Поняв это, она стала хныкать, как ребенок:

– Нет, нет! Не надо в Милан, увези, увези меня!

Детское нытье совсем не в духе такой женщины, подумал Давид, у нее явные признаки истерии.

– Вечером я поговорю с отцом, может, мне удастся его убедить, и тогда завтра поедем. – Он лгал ей, как лжет врач неизлечимо больному.

– Нет, если ты меня бросишь, мы больше не увидимся, увези меня немедленно!

– Прекрати, успокойся, я же сказал, что сейчас не могу.

– Если ты меня сейчас не увезешь, я умру! – Она скрючилась на сиденье, отодвинулась в самый дальний угол и только голос, дрожащий, умоляющий, рвался из-под наглухо задернутых шторок.

– Возьми себя в руки, сейчас приедем в Милан и спокойно все обсудим.

Ему стало страшно: мужчины не переносят истерик, хотелось только одного – выпутаться из этого переплета, как-нибудь утихомирить ее и избавиться. Но она совсем разошлась: начала кричать, отбиваться; ему пришлось остановиться посреди автострады, подошел полицейский – сущий ад! После десяти минут, проведенных в машине с этой женщиной, он чувствовал себя вконец разбитым, будто упал с небоскреба. Поначалу казалась такой спокойной, и вот пожалуйста – доставила ему море удовольствия!

– Милый, останови, повернем обратно, увези меня! – Она опять завела свое нытье, навязчивое, раздражающее, – так дети пристают к матери: хочу мороженого, хочу мороженого!

Он уже не отвечал ей.

– Ну сжалься, увези меня, иначе я покончу с собой! Давай свернем вот здесь, ну пожалуйста, поезжай обратно, увези меня, ради всего святого! Милый, ну увези, если б ты знал, если б знал, ты бы сразу меня увез, сию же минуту!..

Давид решил, что теперь надо отвлечься, не слушать ее: если он будет слушать, то уступит, хотя бы для того, чтоб она замолчала. Но чем отвлечься? Вокруг никаких достопримечательностей, если не считать электрических столбов. Правда, в зеркальце заднего обзора он разглядел «Мерседес-230» очень красивого цвета, что-то среднее между бронзой и кофе с молоком; ему вдруг показалось, что он видел уже эту машину на выезде из Милана, ошибся, наверное; он очень любил свою «Джульетту», но такой спортивный «мерседес», конечно, лучше.

– Нет, нет, нет, я не хочу в Милан, не хочу!

Что, если поговорить с Брамбиллой, их семейным банкиром, может, тот устроит ему «Мерседес-230», причем как-нибудь так, чтобы отец не взбесился, когда будет просматривать счета... Они уже подъезжали к началу автострады.

– Нет, нет, нет, нет, нет, я схожу с ума, вернись!

Она вытащила платок как раз перед пропускным пунктом, когда он остановился заплатить. Полицейский из будки с любопытством глянул внутрь машины, увидел, что она вытирает слезы (вид у нее был такой нелепый в этих круглых очках, которые она сдвинула на лоб, и из-под них волосы торчали в разные стороны), а еще услышал, как что-то стукнуло, должно быть вывалилось из сумки. Во взгляде полицейского промелькнула насмешка: «Прокатил девочку, а она теперь ставит ему палки в колеса!» Давид почувствовал, что нервы у него на пределе.

– Нет, нет, нет, вернись, нет, нет, увези меня отсюда!

Он резко тормознул, машину занесло вправо; на фоне красного закатного неба догорали небоскребы Метанополи; такое ощущение он испытывал второй раз в жизни: в первый раз он чуть не убил соседа по казарме, а вот теперь эта девица довела его до того, что он сорвался на крик:

– Довольно, мне надоело, выходите из машины! – Он уже забыл, что они перешли на «ты».

Нытье мгновенно прекратилось, словно кто-то выдернул штепсель радио из розетки; огромные солнечные очки скрывали выражение глаз, но в приоткрытых губах явственно читался страх: а вдруг он ее ударит? На какую-то долю секунды она окаменела, потом быстро распахнула дверцу и вышла. Давид тут же отъехал. Стиснув зубы от ярости, обогнал «Мерседес-230», тащившийся на сорока, не больше (самая прекрасная женщина не идет ни в какое сравнение с машиной: в машине сиди хоть двадцать дней – и ничего, а с женщиной за двадцать минут можно сбрендить).

Он обрел уверенность в себе, когда съезжал в подземный гараж возле дома – этакий межпланетный гранд-отель для машин: механики в беретах морских десантников и аэродинамических комбинезонах с мыса Кеннеди, жаргонные фразы типа: «Следи за давлением!» или «Баллоны подкачай!», – в общем, родная, привычная атмосфера.

Он всегда и во всем был аккуратен, поэтому, прежде чем поставить машину в бокс, тщательно осмотрел салон. И обнаружил платочек и еще какой-то непонятный микроскопический предмет: он слышал, как она его выронила...