Образованные классы также не оставались чужды этой низшей религии; кроме того, что их вместе с другими увлекали религиозные эпидемии, вроде вышеупомянутых, в жизни большинства греков оставался элемент суеверия, как это видно, например, из празднества анфестерий в Афинах. В эти дни, посвященные культу мертвых, все ежеминутно ожидали появления привидений и, чтобы защитить себя от них, жевали листья боярышника, мазали дверные косяки смолой, приносили пищу мертвым, прося их милостиво вкусить ее, и т. и., словом, совершали действия, свидетельствовавшие о самых первобытных представлениях. И это был не единственный случай, когда образованный грек обнаруживал образ мыслей, плохо согласовавшийся с греческим просвещением.

Но именно эта дисгармония между суеверием и культурой и представляет особенный интерес в жизни греков, а вместе с тем показывает нам, насколько греческая культура стояла выше других культур древнего мира, которые, как, например, вавилонская, насквозь были проникнуты суеверием и допускали всякого рода демонологию. Греческая же культура, в которой мы видим корень нашей культуры, все более освобождалась от суеверий и избрала своей основой свободную, развитую человеческую личность, как нам ее изображает Гомер. Ионийские колонисты на малоазийском берегу, среди которых возникли его поэмы, принесли с собой очень малую долю культа, суеверия и предрассудков родины, и свободный, можно сказать свободомыслящий, дух этих людей благодаря созданному ими эпосу остался незабвенным моментом эллинской жизни и типом истинно греческого духа. Поэтому, желая рассмотреть отношение греков к суеверию и демонологии, мы смело можем избрать своей исходной точкой Гомера.

Помимо хорошо известных олимпийских божеств греческая религия охватывала в гомеровскую эпоху еще целое множество низших духов, так называемых «нимф», населявших всю природу. Это видно, например, из слов Одиссея, когда он, высадившись на остров феаков и будучи разбужен криками Навсикаи и ее служанок, говорит (Од. VI, 122 и след.):

То, однако, что Одиссей вслед за тем смело выходит из своего убежища, показывает нам, что по греческому воззрению человеку нечего было бояться нимф. Из многих других мест гомеровских поэм видно, что это были добрые духи, которые, подобно богам, лишь в том случае относились враждебно к людям, когда последние оскорбляли их каким-нибудь поступком. Из вышеприведенной цитаты можно также сделать вывод, что греки не верили в злых духов. В глазах Одиссея существуют только две возможности: нимфы или люди; других говорящих существ он не знает. Халдейский поэт в подобном случае не преминул бы упомянуть о третьей возможности, о демонах, злоумышляющих против человека.

У позднейших греческих писателей, правда, встречается упоминание о демонах, но последние соответствуют у них скорее духам-хранителям, сопровождающим каждого человека; во всяком случае они не являются злыми божествами. С существами же такого рода греки познакомились лишь после того, как вступили в сношения с халдеями, хотя, впрочем, и в древнейшие времена им не совсем было чуждо представление о вредящих человеку демонах; свидетельство об этом можно найти у Гомера, напр., в «Одиссее» (V, 394 и след.):

Но подобные упоминания все-таки представляют лишь исключительное явление: настоящей демонологии у греков в ту эпоху еще не было.

Рис. 10. Нимфы (с греческой вазы)

Согласно их воззрениям, все, что случается, происходит по воле богов; боги посылают человеку и доброе, и злое, боги подвергают его болезни, спасают от гибели, низвергают его душу в Гадес – словом, поступают с ним как им заблагорассудится. Всякие особенные напасти, постигающие человека, служат выражением гнева богов. Десятилетнее странствование Одиссея и все его злоключения вызваны лишь мщением Посейдона за то, что герой ослепил его сына циклопа Полифема (Од. I, 19 и след.):

Если разгневанного бога нельзя умилостивить жертвами, что легко может случиться, так как боги часто бывают непримиримы в своем гневе, – то преследуемому остается только один исход – искать помощи у какого-нибудь благоприятствующего ему божества. Так, Одиссей беспрестанно призывает Афину Палладу, которая ему действительно и помогает, насколько она может это делать, не вступая в открытую распрю со своим могущественным дядей Посейдоном (Од. VI, 324 и след.):

Словом, во всех тех случаях, когда халдей, вероятно, предположил бы вмешательство демона и попытался бы усмирить его путем заклинания, грек с упованием обращается к тому из божеств, которое ему внушает наибольшее доверие. Поэтому мы не можем и рассчитывать на то, чтобы у них существовало искусство заклинания.

Тем не менее у Гомера встречается немало мест, из которых видно, что греки верили в возможность волшебства, и притом не только в искусство прорицания – последнее и у халдеев не было связано с верой в демонов, – но и в оперативную магию, т. е. в магические действия, могущие изменять ход вещей.

Во-первых, естественно, что боги беспрестанно совершают чудеса – это лежит в самой их природе; если бы они не могли совершать действий, превосходящих силы и способности человека, то они не были бы богами. Но мы видим также, кроме того, что и низшие богоподобные существа: полубоги, нимфы и т. п., одарены большим могуществом. Когда Менелай на Фаросе хочет поймать «правдиво вещающего морского старца Протея, одаренного божественной силой, взор которого проникает через морские глубины» (Од. IV, 384 и след.), то это нелегко ему удается, как видно из его рассказа (Од. IV, 454 и след.):

Всем известен также рассказ о Цирцее, превратившей товарищей Одиссея в свиней; но Цирцея – дочь богов и сама богиня. Мысль же о возможности для людей творить подобные чудеса, по-видимому, не приходила в голову древним грекам. Когда Одиссей возвращается на родину, Афина придает ему вид нищего для того, чтобы весть о его прибытии не распространилась слишком рано. В таком превращении видит его в первый раз его сын Телемак; когда же они встречаются во второй раз, Афина уже возвратила Одиссею его прежний мужественный вид, но Телемак все-таки не узнаёт его (Од. XVI, 194 и след.):