Клим Кириллович не вполне представлял себе, как освобождают заложников, у него не было опыта общения с шантажистами. Он беспокоился, что не сумеет справиться с ответственной миссией достаточно грамотно: его могут и обмануть. А вдруг в результате его хлопот несчастная девушка пострадает еще больше! Не взять ли с собой Ипполита Прынцаева? Но доктор полагал, что профессор не сообщил своему ассистенту об исчезновении своей старшей дочери – берег свою репутацию.

Хорошо бы привлечь к делу официальные власти, опереться на помощь полиции, рассказать все Карлу Ивановичу Вирхову. Но и здесь таилась опасность а вдруг вспугнешь похитителей? Вдруг они передумают и выдвинут более жестокие условия? Не удлинятся ли в таком случае муки Брунгильды, не продлится ли ее заточение? Бедная девушка! Ее тонкая душевная организация, ее изысканная красота – выдержат ли они такие испытания? Где она сейчас? Не подвергается ли издевательствам? Не плачет ли, забившись в темный угол и глядя с мольбой на своих мучителей? Какая слава ожидала ее на сцене, какой талант дал ей Бог! Сможет ли она теперь, после чудовищного потрясения вернуться в искусство? Доктор Коровкин чувствовал, что жалость и нежность к похищенной красавице переполняют его сердце. По утверждению Муры, Брунгильда влюблена в другого. Но этот другой мертв! Значит, ей предстоит перенести еще одну трагедию – трагедию разбитого сердца!

Уже подъезжая на извозчике к Кирочной, Клим Кириллович спохватился, что не успел обдумать, как правильно повести разговор в аптеке, из которой вчера вечером раздался странный телефонный звонок – глумливый, сказал бы доктор, но все-таки давший след для поисков Брунгильды.

Доктор Коровкин велел извозчику остановиться на углу Кирочной и Н-ского переулка и, отпустив извозчика, сошел на тротуар. Аптека занимала часть первого этажа углового здания, и Клим Кириллович, миновав со стороны Кирочной улицы витрину с внушительными бутылями с малиновым и зеленым раствором медного и железного купороса, вышел на Н-ский переулок, где и располагался вход в аптеку, увенчанный двуглавым орлом.

Однако дверь аптеки оказалась запертой. Клим Кириллович заглянул в витрину, выходившую на Н-ский переулок. На широком подоконнике стояла керосиновая лампа. В стеклянных стойках внутри аптеки доктор даже сумел разглядеть столь знаковые ему пробирки, колбы, реторты, вокруг которых аккуратно разместились коробочки с пилюлями, пузырьки с микстурами, бинты, вата, флакончики с маслами, грелки и многое другое. Он не заметил только ни одной живой души внутри аптеки.

Он вновь подошел к дверям, с досадой подергал ее ручку, нажал на кнопку электрического звонка. Не дождавшись ответа, с досадой пнул дверь ногой.

– Зачем же вы, барин, безобразничаете? – услышал он за спиной укоризненный голос. Доктор обернулся и увидел прямо перед собой средних лет мужичишку в ватном пиджаке, из-под которого выглядывали синие шаровары, заправленные в грубые смазные сапоги.

– А зачем посреди бела дня закрывать аптеку? – Не владеющий собой от нахлынувшего раздражения доктор с неприязнью смотрел на незваного стража порядка. – Людям лечиться надо, а они позакрывались. Что, если больной умрет без лекарств?

– Хулиганить не надо, – рассудительно заметил мужичок, – а закрыто потому, что санитарная инспекция придралась. Хозяйка всех распустила, уехала дела улаживать.

– Безобразие, развели антисанитарию! – оборвал его доктор. – А вы почему здесь порядки наводите?

– Не сердитесь, барин, я служу ночным сторожем при аптеке. Белено присматривать.

– Так где ж ты бродишь? – не унимался доктор. – Открывай скорее свою аптеку.

– Не велено, – вздохнул сторож, – хозяйка браниться будет. Да и продавать я ничего не вправе. И так уж госпожа Норфельдт, провизорша наша, на меня серчает за вчерашнее. Открыл я вчера ночью аптеку, чтобы порошочек взять для захворавшей княжны Бельской, признался сегодня утром хозяйке – выбранила меня.

– А сама хозяйка ночью дежурит в аптеке?

– Никак нет, барин, запирает и уезжает на свою фатеру. Или к другу сердечному, если телефонирует.

– Так в аптеке есть телефон?

– Да, барин, имеется. Наша аптека – передовая.

– Хорошо, дружок, – после небольшого раздумья сказал доктор, – извини меня за раздражение и нелюбезность. Сам понимаешь, как я раздосадован.

– Что уж тут не понимать, – согласился мужичок, – да помочь ничем не могу.

Доктор поднял на него глаза, его тут же ослепил солнечный луч. Доктор зажмурился и отвернулся. Когда он открыл глаза и уже собрался уходить, солнечное пятно опять упало прямо ему в лицо. Он прикрыл ресницы и проследил направление луча – кто-то в доме напротив баловался и пускал солнечные зайчики. Клим Кириллович нахмурился и опустил голову – светлое пятнышко рывками перемещалось по его пальто – с левого плеча на грудь, потом на правое плечо, потом к глазам...

– Все, довольно, – решил он. – Скажи мне, братец, на прощание, кто вчера ближе к ночи звонил мне из этой аптеки? Как ты думаешь? Ведь аптека была закрыта.

Сторож замялся, потом отвернулся. Доктор полез в карман и вынул портмоне:

– Я тебе заплачу, дружок, потому что не знаю, кого благодарить за хорошую новость. Он протянул сторожу зелененькую.

– Так меня и благодарите, – застенчиво улыбнулся сторож, аккуратно складывая купюру. – Если вы – учитель несчастной княжны Бельской.

Оторопевший доктор Коровкин не сразу нашелся, что ответить.

– Как она? – спросил он с замиранием сердца.

Сторож перекрестился на виднеющиеся отсюда могучие купола Спаса-Преображенья.

– Как может чувствовать себя дочь, у которой умер отец? Готовится к похоронам. Добрейшей души человек, а какая красавица! И духом не слаба, держится, не бьется в истерике. Голубая кровь! Гордость, достоинство!

– Благодарю вас еще раз, – произнес с упавшим сердцем доктор Коровкин. Он понял, что разговор со сторожем больше ничего ему не даст. Если этот сторож звонил вчера на квартиру профессора Муромцева, то он просто ошибся номером. И напрасно он, доктор Коровкин, устремился сегодня в эту аптеку – ложный след не выведет его к преступникам, похитившим Брунгильду.

Доктор Коровкин повернулся и пошел по Кирочной, оглядываясь через плечо на проезжую часть. Сначала он собирался взять извозчика и сразу же поехать на Васильевский, но через некоторое время передумал – если сделать небольшой крюк, то можно заглянуть к пациентке – Татьяне Зонберг. Оттуда он позвонит и узнает о самочувствии профессора и о том, не объявились ли шантажисты с новыми требованиями. Визит к Зонберг много времени не займет, и он еще успеет с Мурой к ювелиру, заодно, возможно, и определится по дороге, к кому им ехать. Увы! Сам он, доктор Коровкин, ничем не может обрадовать муромцевское семейство, его поход в аптеку ничего полезного не дал.

Его раздумья сопровождал обычный аккомпанемент осенней улицы, певучие выкрики торговцев с тележками, предлагающих свой товар жителям окрестных домов:

– Арбузы, арбузы! Астраханские арбузы!

– Кваску грушевого, яблочного, кваску!

На Кирочной доктор взял извозчика и направился к Зонберг на Почтамтскую. По темно-синей спокойной воде Фонтанки и Мойки плыли грязно-желтые листья, у спусков лепились лодчонки и барки, сети и неводы – мелкий городской люд продолжал заниматься своими муравьиными делами, зарабатывать себе копеечку, готовиться к предстоящей зиме.

Генеральша Зонберг встретила доктора с газетой в руках.

Доктор принес извинения за длительное отсутствие, осведомился о здоровье Татьяны и попросил разрешения позвонить по телефону. Через минуту он уже говорил с тетушкой Полиной. Она его заверила, что все в порядке: профессор спит, Елизавета Викентьевна тоже задремала, Мура ушла на курсы, но обещала вернуться скоро, шантажисты о себе знать не давали. Клима Кирилловича несколько озадачило, что Мура отправилась на курсы, но он и мысли не допускал, что девушка самостоятельно займется поисками ювелира.

– Что пишут газеты о смерти князя Бельского? – светским тоном поинтересовался он у генеральши, следуя за ней к спальне ее дочери.