Ходжабеков тяжело вздохнул.

— Эти двести тысяч рублей сводят меня с ума. Стоит прийти одной беде, как она тянет за собой другую...

— Э-э, я не узнаю вас, председатель, — ехидно улыбнулся Саидгази. — Чего вам бояться? Ведь все до копейки мы включили в книгу расходов.

— Ну, а если члены правления потребуют ревизии. Помнишь слова секретаря райкома?

— Не предсказывайте неприятности, братец председатель, как-нибудь обойдемся.

— Нужно бы что-нибудь предпринять... Я думаю так: на тех ягнят и телят, которых мы купили, нужно составить новую документацию. В этих документах мы поставим более убедительную цену. Тогда у нас останутся излишки — минимум тысяч сто. На эти деньги мы можем начать строительство теплого помещения для ягнят и свинарника. Так мы сразу заткнем рот крикунам, а в глазах районного начальства предстанем примером для других.

— Эти деньги, хи-хи-хи, уже давно истрачены... Все документы подписаны, и печать поставлена. Некоторые уже видели эти документы. Какие же могут быть пересчеты?

— Значит, ничего уже нельзя сделать?

— Ничего, братец председатель. — Саидгази заискивающе улыбнулся и, распрощавшись, ушел.

А Ходжабеков подумал: «И этот против меня!»

Когда он вышел из конторы, было уже совсем темно. На улице не было ни души, только со стороны чайханы доносилось негромкое пение:

Ходжабеков медленно шел по пустынной улице и в душе проклинал Саидгази. Этот человек столько времени прикидывался другом, а теперь поступает, как самый настоящий враг. Ждет только удобной минуты, чтобы вонзить свое скорпионье жало. Да, времена изменились. Разве прежде могла бы сказать ему женщина, глядя в глаза: «Вы заболели болезнью «разоблачительства»? Разве мог бы рассмеяться ему в лицо сопляк из прокуратуры, прочитав строчки из его заявления о том, что Шербек обвиняется в связи с дочерью преступника? Появились откуда-то слова «культ личности», и все вокруг изменилось... Он доплелся до дома и лег на одеяло, постеленное на террасе.

— Где вы так долго задержались? — спросила Якутой, кокетливо подбоченясь. Не замечая состояния мужа, она стала ласкаться к нему: — Мой бек, жена председателя сельпо купила себе жемчуг. До чего хорош! Она купила у того миловидного ювелира. Говорят, у него еще есть. Купите мне такой же...

— Оставь меня в покое!

— С другими женщинами вы ласковый, а дома тиран, да? Или, может быть, мне попросить Саидгази купить жемчуг?

— Скажи, скажи, пусть купит!!! Будьте вы прокляты! — Ходжабеков вскочил, глаза его налились кровью. — Живым хотите загнать меня в могилу! — Схватившись за голову, он бросился к двери. — Ты столкнешь меня в могилу, а Шербек закопает. Съели меня, проклятые!!!

Якутой стояла как вкопанная, глядя на мужа, и опомнилась только, когда услышала стук калитки.

Она думала, что муж сейчас вернется, но время шло, а Ходжабеков не возвращался. Якутой стала беспокоиться. Дойдя до калитки, она посмотрела по сторонам. Улица была темна и безлюдна.

Ходжабеков не вернулся домой в эту ночь. Не вернулся он и на следующий день.

В район сообщили, что председатель колхоза «Аксай» неожиданно исчез…

В Аксай пришла весна. Ветер гнет высокие стройные тополя то в одну, то в другую сторону, проверяя, как они пережили зиму, не съедены ли изнутри червем. Аксай бурлит, бросается на прибрежные камни. Далеко разносится шум его водопадов. Греются на солнышке первые зеленые листочки. Природа, расстелив разноцветную скатерть, устроила весенний пир.

Суванджан пустил овец на траву и застыл, глядя на синие вершины гор. Его мысли были далеко, в ущелье Куксая, где живет Айсулу.

Со стороны Кзылджара вдруг послышался грохот — кто-то быстро ехал на телеге. Скоро телега приблизилась. Человек, сидевший в ней, нещадно хлестал лошадь.

«Да это же Ашир! Но почему он убегает?»

— Ашир! — крикнул Суванджан вдогонку, но тот даже не оглянулся.

«Куда это Ашир так торопится? — подумал Суванджан. — И что это навалено на телегу? Надо было его остановить. Эх, и простофиля же я!»

В этот день Суванджан вернулся в кишлак пораньше и сразу побежал в контору. В коридоре встретил Саидгази и рассказал ему о том, что видел утром.

— Мне кажется, он повез продавать корм для свиней. И потом мне послышался крик поросят...

— А ты видел их?

Суванджан растерялся. Нет, он не видел поросят, но он ясно слышал, как они визжали. И потом — почему Ашир не остановился, когда его окликнули?

— Все было закрыто брезентом... — начал он.

Саидгази перебил его:

— Э, преувеличиваешь, товарищ Бабакулов. Не пойман — не вор. Оставь эти разговоры. Если Ашир услышит эти слова, то подаст на нас обоих в суд за клевету. А ты же еще не выпутался из одного дела и попадешь в другое. Ты рассказал об этом отцу? Не рассказал?! Молодец! Лучше пусть не слышит пока об этом. Я сам тайком проверю это дело, а ты спокойно паси своих овец. Да, говорят, что с каждой сотни овец получили по сто сорок пять ягнят и все они тонкошерстные, белые? — Саидгази дружески похлопал Суванджана по плечу.

Не часто слышал Суванджан такие похвалы, а тем более от бухгалтера, поэтому он просиял.

— Даже двойняшки есть. Оказывается, силища эта СЖК!

— Молодец, ты весь в отца. Если уже сейчас столько получил, то к концу сезона по сто пятьдесят будет, а?

Суванджан улыбнулся.

— Это все Шербек...

— Почему ты думаешь, что Шербек? Это твои труды! И если уж так говорить, то это заслуга правления колхоза и председателя... Да, а почему вы до сих пор не переехали на пастбище? Надо переезжать немедленно, понял? Ну ладно, до свидания. А то, о чем говорил, пусть тебя не беспокоит, я сам разберусь. Если Ашир действительно занимался расхищением колхозного богатства, то за колхозную иголку я возьму с него верблюда. Ведь ты знаешь, какой я беспощадный в этих делах!

Бабакула давно тянуло в горы, но он был еще очень слаб после болезни. Услышав от Суванджана о его разговоре с Саидгази, Бабакул нахмурился и приказал:

— Собирайся!

— Вы устанете, дорога трудная, — возразил Суванджан.

— Вот посмотришь, как только вдохну горный воздух, все мои кости перестанут болеть. О сын мой, ты не знаешь, что значит горный воздух!

По дороге старик почувствовал себя плохо. Боль в костях усилилась. Суванджан не знал, что делать, соседние чабаны советовали позвать врача. Но Бабакул не разрешал ехать за Нигорой.

— Чем она может помочь? От старости нет лекарства. Все дело в том, что погода плохая, облака закрывают солнцу лицо, в воздухе сырость. Не надо беспокоить Нигору. Мне нужен Джанизак. Позовите Джанизака, — просил Бабакул.

Один из чабанов отправился в Куксай за Джанизаком.

Бабакул чувствовал, что теряет силы, что конец близок. Смерть не пугала его, мучили только мысли о сыне. Как он будет жить, когда останется один? Ведь Суванджан совсем еще мальчик, а характер у него нелегкий: он замкнутый, грубоватый и слишком уж доверчивый. Кто позаботится о нем, будет его наставником? Если бы Шербек был сейчас здесь! Но после исчезновения Ходжабекова зоотехника опять вызвали в район, и когда он вернется, никто не знает. Хотя бы успел приехать Джанизак, чтобы уговорить его дать согласие на свадьбу Суванджана и Айсулу...

Бабакулу становилось все хуже. Может быть, все-таки позвать врача, попросить хоть немного продлить жизнь? Погулять бы на свадьбе Суванджана и пожить с молодыми в свое удовольствие. Удивительно, для всего у науки есть лекарства, нет только против старости и против смерти.

Бабакул почувствовал жажду. Суванджан принес в кумгане воды из Родника слез. Старик жадно пил, обливая бороду и грудь.

— Теперь, сынок, выведи меня на воздух, — попросил он.

Суванджан помог отцу встать и усадил на большой камень у двери. Бабакул жадно смотрел туда, где вершины гор встречались с небом, прислушивался к шуму Куксая и щебетанью птиц, словно навсегда хотел запечатлеть в душе красоту этих мест, где провел он всю свою жизнь.