– Проекции, – машинально сказал Артур. Просто вдруг пришло в голову.

– Ну, проекции – немного другое, это всего лишь продукт деятельности мозга, иногда вообще «левый», часто просто фон. А вот именно ярко осознаваемые персонажи сна – это наши личные воплощения, перевернутые субличности, которые пытаются намекнуть нам на некие «толстые» обстоятельства. Однако, кроме таких классических раскладов, есть и другие.

– Какие? – спросил Артур.

Он сидел хмурый, сцепив руки на коленях, во рту сохранился отвратительный сивушный вкус. Редактор же непринужденно пил и курил, коньяк убывал, кабинет наполнялся дымом.

– В литературе двойник воплощает желания или инстинкты, которые были вытеснены субъектом как несовместимые с моральными и социальными ценностями, с его «приятными и приличными» представлениями о самом себе.

Артур поневоле распахнул глаза, услышав, как гладко, шелково, музыкально-привычно полилась сложная речь из уст «колобка». Этого он никак не ожидал. Он почему-то был настроен на косноязычие, на бред, на примитив... И в который раз проклял свое высокомерие.

– Нередко двойник «питается» за счет протагониста, по мере его увядания становясь все более самоуверенным и как бы занимая его место в мире. Один из первых таких двойников в европейской литературе – Джеральдина, теневая сторона идеализированной Кристабели в одноименной поэме Кольриджа, написанной в 1797 году. Доппельгангеры, а именно так принято называть двойников, не раз появляются у Гофмана, от которого тема мистического, часто демонического двойничества перекочевала в произведения русских классиков – Пушкина, Одоевского, Гоголя и Достоевского, куда же мы без него... Западные, особенно английские, романисты тоже были без ума от этой идеи – Эдгар По, Диккенс, Стивенсон – вспомните Джекила и Хайда! Многие повести о двойниках, чтобы подчеркнуть их внутреннее родство, делают их близкими родственниками либо фиксируют смутное эротическое притяжение между двумя «половинками». В эпоху модернизма тема двойничества обрела второе рождение – да я даже могу для вас составить список литературы, если заинтересовало... И, конечно, говоря о двойниках, нельзя не упомянуть старину Зигмунда. Преинтересный, кстати, был субъект, вы знаете, что зависимость от морфия он лечил кокаином? Я вообще не любитель Фрейда, но кое в чем он до сих пор – краеугольный камень, что делать! Так вот, Фрейд считал, что двойник – это нарциссическая проекция субъекта, препятствующая формированию отношений с лицами противоположного пола...

Артур почувствовал, что лицо у него запылало.

Редактор стрельнул глазами.

– Сексуальная подоплека вас очень интересует, как я посмотрю? Или вы склонны к нарциссизму?

– Может быть, – севшим голосом ответил Артур.

– Ну, значит, это вам хорошая будет почва для размышлений... Есть и еще одна сторона. В фантастических романах двойник, доппельгангер – это оборотень, способный с высокой точностью воспроизводить облик, поведение (а иногда и психику) того, кого он копирует. В своем естественном облике доппельгангер выглядит как человекоподобная фигура, вылепленная из глины, со смазанными чертами. Впрочем, в этом состоянии его редко можно увидеть: доппельгангер предпочитает маскироваться, понимая, какую ненависть вызывают его способности.

– Голем?

– Ну, как одна из вариаций. Своеобразный голем, да.

– А как вы сами оцениваете синдром двойников?..

Павел Алексеевич задумчиво пожевал лимон.

– Трудно сказать... Никто из нас не хочет быть один. Но... фактически мы всегда наедине с собой, это ничем не заглушить. Это тоска по глобальному информационно-энергетическому полю, откуда мы пришли и куда неизбежно вернемся, потеряв все то, что называется личностью. И, может быть, сны – только усилия нашей души по сохранению какой-то целостности. Зачем нам все эти таинственные практики? Зачем мы занимались осознанными сновидениями? Мы тоже пытались вернуться к этому полю. Сон – лучший вариант. В смерти теряется личность, «Я» не играет роли. А во сне оно имеет колоссальное значение. И одновременно это то же самое стремление обратно, к воссоединению прерванных цепей. Интернет в данном контексте, кстати – то же самое. Понимаете, о чем я?

– Да, – сказал Артур.

– Ну вот и все, я дам вам список литературы, в том числе по психологии. Суть наших практик почти вся изложена на сайте, мы ничего не скрываем. Практиковаться, к сожалению, мы уже не собираемся, предложить вам этого не могу. Да вы и без меня неплохо практикуетесь, не так ли? Артур, а вы не подвезете меня в центр? А то нам, безлошадным, отсюда выезжать – целая эпопея каждый раз...

– Подвезу, – кивнул Артур.

Молча он наблюдал, как редактор прощался с Алисой, долго заматывал красный шарф, искал кепку, запахивал маргиналистский бушлат, потом осторожно спускался по обколотым ступенькам высокого старомодного крыльца пристроя. И почему-то в эту минуту смертельно завидовал ему – с его брюшком, лысиной, дешевым бушлатом, старомодными ботинками, ясным умом и железобетонным собственным мнением.

Он персонаж не Булгакова, подумал Артур, высадив редактора на названной им улице. Он персонаж скорее Стругацких. Какая-нибудь «Хромая судьба».

Список литературы был аккуратно сложен вчетверо и засунут в кожаный артуров молескин.

***

Артур не был бы Артуром, если бы, едва расставшись с Павлом Алексеевичем, не направился в библиотеку.

Можно было, конечно, отыскать книги в сети, однако ассистент питал даже ему самому плохо понятную, вовсе несовременную слабость к бумажным книгам. На него все производило впечатление: оформление обложки, толщина и структура бумаги, выбранный типографом шрифт, рисунки, предисловия и послесловия, справочные сноски; он помнил фамилии многих переводчиков и даже литературных редакторов, не говоря уж об особенностях, историях и сериях самих издательств. Ему казалось, в вещественных книгах заключен особый дух. Они несли энергетику всех людей, приложивших руку к их созданию: от самого автора до издательского корректора, от типографского переплетчика до библиотекаря – и всех тех, кто книгу читал.

Вообще, Артур обожал книги и теперь только радовался этой линии своеобразного расследования.

В центре его внимания, – как, впрочем, и в центре внимания Павла Алексеевича, судя по жирной красной линии под названиями нескольких книг, – конечно, находились труды Стивена Лабержа.

Лаберж был абсолютно убежден: человек вполне способен достичь состояния, при котором осознает, что видит сон, и может контролировать ход его течения. И, судя по всему, Лабержа нельзя было обвинять в необоснованном романтизме, так как был он одновременно психофизиологом, математиком, химиком, физиком и фармакологом.

В настоящее время, с любопытством читал Артур, «Стивен является сотрудником кафедры психологии Стэнфордского университета и координатором исследовательских программ Института осознанных сновидений».

Но еще больше Артура заинтересовала другая фраза: «Широко известны изобретения команды Стивена Лабержа: аппараты для вызова осознанных сновидений DreamLight и NovaDreamer. Специально для этих устройств есть разработанный «Курс осознанных сновидений».

Был ли этот прибор похож на тот, что они использовали во сне с загадочным Коббом?

И, кстати, откуда взялся сам Кобб – уж не из таких ли загадочных лабораторий?

Артур вспомнил вдруг, яркой вспышкой, его фразу из сна: «Наконец-то ты сам можешь построить лабиринт». Лабиринт. Зачем? Что значит – построить?

На ум приходила только одна версия: построить некие декорации внутри сна.

Очевидно, их команда шагнула гораздо дальше картографов – и дальше тех испытателей, кто по договоренности помещал в свои сны общие для группы сновидцев архетипические объекты. Извлекатели строили собственные декорации внутри сна. Были ли они общими для серии снов, где разворачивались похожие события, или же специально делались для каждого конкретного сна, пока было непонятно. Но, судя по слову «лабиринт», они были еще и сложными. Правда, тоже пока было непонятно, зачем.