Вторая часть плана требовала «внедрения» Митрофаныча в околоцерковные круги деревни и непосредственное знакомство с батюшкой Борисом, настоятелем местной церквушки. Озвучив свои намерения, Митрофаныч узнал, что сегодня хоронят некоего Егора Тимофеевича Кузьмина, мужчину совершенно одинокого, что означает присутствие на похоронах половины деревни и батюшки в том числе.

Черёмухин и Митрофаныч прибыли к самому началу поминок. В избе уже были слышны реплики, несоответствующие духу мероприятия. Реплики доносились от небольшой группы мужчин, сидевших за столом. Батюшка на мероприятие ещё не прибыл.

Из угла в угол и из комнаты в комнату перемещалась горстка серых пятен о чём-то причитавших. Это были деревенские старушки, периодически подходящие к столу с тазиком салата, баночкой солёных огурчиков или миской капусты.

- Ты, Митрофаныч, только с батюшкой того…повнимательней будь, - издалека начал Черёмухин, - он странный мужик. У нас в деревне его некоторые даже побаиваются.

- Я никого не боюсь, - отрапортовал Митрофаныч, прикладываясь к бутылке по всякому поводу.

- Послушай меня, я тебе совет дам…

- Ты мне уже совет дал, вот на носу теперь твой совет сидит. Я уже от твоих советов инвалид, можно сказать, - отрезал Митрофаныч.

- Ты послушай меня, послушай. Я тебе расскажу, что про него люди говорят, люди врать не станут. Говорят, он в сане недавно. Он до тех пор как в религию бросился в городе жил и, говорят, выпивал сильно. Потом в один день проснулся и наотрез от всего мирского отказался. Подучился и в семинарию подался. Закончил семинарию и в наш приход попал. По его словам, сам теперь не употребляет, однако же, я точно знаю, что временами срывается по-тихому, но не больше чем на один день.

- Ну и чего же тут необыкновенного? – перебил Черёмухина Митрофаныч.

- Да, то необыкновенно, что проповеди у него все странноватые. Бабки то наши помнят былые времена, а такого, что он несёт и не слыхали вовсе.

- Что же он такое несёт?

- Он говорит будто… потом доскажу, - остановился Черёмухин, приметив вошедшего в избу батюшку Бориса.

В дверях показался здоровенный мужчина лет сорока пяти с пышной бородой и в рясе. На нём был распахнут овчинный тулуп и на груди красовался огромный крест. Он окинул всех взглядом и поздоровался густым басом.

- Здорово грешники, - начал он, - без меня, стало быть, усопшего обмываете.

- Да что ты батюшка, мы и не начинали ещё, - хором ответили захмелевшие мужики, - присаживайся с нами.

Прежде, чем начнутся дальнейшие таинственные события, следует ознакомиться с криминальным эпизодом случившимся в Дорохово. Заключался он в том, что кто-то покрал ограды с кладбища, разорив тем самым несколько могил. Могилы были, правда, совсем заброшенные и может потому и урон был не так велик не случись хулиганам сгоряча спилить ограду с могилки дедушки какого-то крупного чиновника из областного центра. Оскорблённый внук прислал трёх милиционеров разобраться в данной истории. Чём они занимались никто не знал, только ходили слухи, что они ночами на кладбище караулили воришек.

На поминках тем временем, по случайности, батюшка подсел к Митрофанычу. Тот аж обомлел от счастливого стечения обстоятельств.

- Старик, я вижу ты не с моего прихода? – спросил Митрофаныча батюшка.

- Я с Поленово.

- А я гляжу лик мне твой незнаком. Да и что это у тебя за скверна на носу?

- Вот и я об этом, - осторожно начал Митрофаныч, - это колдовство и с моим другом аналогичное происшествие.

- Бородавки? – уточнил батюшка, но разговор прервался из-за предложенного Черёмухиным тоста за упокой души безвременно всех покинувшего Егора Тимофеевича Кузьмина. Выпили за его трудовые подвиги, за его вклад в жизнь деревни и вспомнили несколько неординарных поступков им совершённых. Спустя пару часов застолье «разгулялось». Бабульки исчезли сразу после немногословного, но достаточно вольного, в смысле канонов, монолога батюшки о предназначении человека и женщины.

Митрофаныч, охваченный своей целью «воскрешения» Мухина и подогретый водочкой потихоньку наводил мосты к батюшке. Батюшка, несколько разомлевший, это чувствовал и никоим образом не препятствовал козням фронтовика.

- Батюшка у меня к вам дело есть. У меня друг пропадает. У него жена уж год как преставилась и перед смертью его страшной нечистью от водки спровоцировала. Он совсем не «употребляет» теперь, но только не в этом суть. То, что он от водки спасён – кому-то даже и счастье, а то, что от колдовства ейного он погибнуть может это факт. Честное слово, - Митрофаныч зачем-то перекрестился. – Вот вы батюшка зятя Ерофеевых знали?

- Это тот, что на кладбище давеча помер? – спросил батюшка.

- Испустили ему душонку-то, в том то и дело, - хитро произнёс Митрофаныч.

- Это кто же руку на него поднял? Ироды из моего прихода? Как фамилия? – горячился батюшка.

- Боже упаси, ваше преосвященство, это и есть колдовство Прасковьено. Тут, кстати, не только колдовство: тут ещё и карма, и гугеноты… - таинственно подитожил Митрофаныч.

- Гугеноты это хуже, - задумавшись, произнёс батюшка. - Ну, сыну-то божьему как не помочь, поможем. Я сгинуть ему не дам, это я тебе обещаю. После поминок пойдём один обряд сотворим. Мне ещё бабка про него рассказывала – панацея, я думаю, и против гугенотов поможет.

- Пана…что? – переспросил Митрофаныч.

- Да, ты мне не веришь что ли, микроб Божий?

- Ваше благородие, что вы, верю, - сконфузился Митрофаныч. - Я просто не расслышал, у меня осколок с войны за ухом семь лет сидел.

- Знаешь, куда идти придётся ради спасения твоего друга? – улыбнувшись, спросил батюшка.

- Пойду куда угодно, я всю войну прошёл.

- На кладбище.

- Куда? – переспросил Митрофаныч.

- На кладбище и после полуночи, - зловеще засмеялся батюшка, – и не вздумай юлить! Я твой портрет запомнил. Сегодня, после поминок. Понял!?

Батюшка и Митрофаныч к началу похода уже мало чего боялись, а вовсе даже наоборот: жаждали омыть свои руки гнусной гугенотской кровью и разрушить чёрные наговоры, погубившие девственную душу раба божьего Тихона Мухина. Пошли они не с голыми руками: батюшка оторвал кол от первого попавшегося забора, заявив, что осина в борьбе с гугенотами издревле первое средство, а Митрофаныч сбегал за ружьём с которым он сторожил колхозных кур. Две ужасающие фигуры, гонимые великими целями, покинули деревню за полночь.

- А мы батюшка, куда конкретно на кладбище идём? – поинтересовался Митрофаныч, оглядываясь в темноте.

- На могилу к Прасковье твоей. Как придём, я на могилке молитвочку прочитаю и всё у твоего Мухина будет хорошо.

- А кто же знает где могилка то её? Я ведь ни разу там и не был, - едва успевая за широкой поступью батюшки, семенил Митрофаныч.

- Я помню, при мне хоронили. Найдём, не тревожься, - заверял батюшка. – Ишь ты, вздумали честных людей заговорами путать, ну молодёжь пошла! Сорванцы!

«Какая молодёжь, коли Прасковья умерла?» - подумал Митрофаныч, но не придал этому значения. Меж тем они приблизились вплотную к первым могилам.

Три рядовых милиционера с рацией находились в старом склепе, построенном ещё до революции в угоду местному помещику и ели тушёнку. Они, не скупясь на выражения, костерили своего начальника за подобное задание и пугливо прислушивались к изменчивой тишине зимнего кладбища.

Ничего не подозревающие батюшка и Митрофаныч приступили к поискам Прасковьеной могилки в то время как, по невероятному для здешних мест стечению обстоятельств с противоположного фланга на кладбище надвигался грузовик с бандой богохульников.

На кладбище было холодно, темно и страшно. Митрофаныч уже начинал побаиваться окружающей среды и пытался всё ближе и ближе идти за батюшкой, вовсе не оглядываясь по сторонам. Мрачные кресты, торчавшие из земли, наводили ужас на фронтовика. Ему хотелось, пожалуй, даже и убежать, но сделать этого он уже был не в силах. Прячась за широкой спиной батюшки Бориса, он снял с плеча ружье.