Все в жизни происходило совсем не так, как он планировал — но ведь это в порядке вещей. Конечно, несколько лет назад Гамильтон ни за что бы не поверил, что все так сложится… Филлис и Бальди, а теперь еще и Жюстина. Когда-то он требовал у Клода ответа на вопрос, в чем смысл жизни — сейчас его это совершенно не заботило. Жизнь была хороша сама по себе — что бы она собой ни представляла. А на главный вопрос он получил ответ. Пусть психологи спорят до посинения, выясняя, есть ли какая-то жизнь за гранью земного существования — жизнь, в которой человек сможет получить ответы на все вопросы.

На главный вопрос: «Получаем ли мы второй шанс?» — ответ отныне известен, хотя и был получен через заднюю дверь. «Я» новорожденного содержало в себе нечто большее, чем генетическая структура. Жюстина сообщила им об этом — и неважно, сознавала она сама это или нет. Она принесла с собой осколки памяти о прежнем своем существовании. В этом Гамильтон был убежден. А значит, можно не сомневаться: после распада бренной оболочки человеческое Я уходит куда-то дальше. Куда? Что ж, об этом он начнет беспокоиться, когда придет время.

Жюстина, скорее всего, понятия не имела о том, что доказала — спросить же ее, разумеется, не было ни малейшей возможности. После рождения ее телепатические импульсы стали бессмысленными и хаотичными — как и следовало ожидать от младенца. Психологи решили назвать это шоковой амнезией. С их точки зрения, рождение можно уподобить резкому пробуждению — как если бы на сладко спящего человека выплеснули ведро ледяной воды. Тут кто угодно придет в шок!

Гамильтон еще окончательно не решил, хочет ли по-прежнему принимать активное участие в Великом Исследовании. А может, облениться и заняться выращиванием луковиц георгин и детей? Он не знал. По большей части Исследование занималось очень далекими от него вопросами, а лично он был уже полностью удовлетворен. Взять хоть то, над чем корпит сейчас Клифф: до результата — века, а потом и еще немного. Монро-Альфа сравнил свою задачу с попыткой разгадать весь сюжет стереофильма по мгновенному проблеску на экране.

Но люди разгадают и это — когда-нибудь. Теобальд не увидит этого, хотя и увидит много больше, чем Феликс; а его сыну предстоит узреть еще больше. Сыновья же этого сына смогут бродить по звездам, не ведая границ.

К счастью, Теобальд, казалось, разделался со своим смешным отождествлением Жюстины с Карвалой. Правда, он, похоже, не больно-то жаловал младенца, но ожидать этого было бы уже слишком. Мальчик казался скорее озадаченным и заинтересованным сестренкой. Вот он наклонился над ее колыбелью. Но, кажется, он…

— Теобальд!

Мальчик быстро выпрямился.

— Что ты там делаешь?

— Ничего.

Может быть… Однако выглядело это так, будто он ее ущипнул.

— Ладно, только лучше бы ты поискал другое место, чтобы заниматься этим. Ребенку сейчас нужно спать.

Бальди бросил на сестру быстрый взгляд и отвернулся. А потом медленно пошел вниз, к воде.

Посмотрев на жену, Гамильтон снова улегся. Филлис все еще спала. А вокруг простирался прекрасный мир, переполненный множеством всего интересного. И самым интересным были дети. Феликс посмотрел на Теобальда. Мальчик и сейчас был очень забавен, но станет еще интереснее, когда вырастет — если только Гамильтон сумеет удержаться и не свернет ему до тех пор упрямую, тонкую шею!

Уолдо

Номер назывался чечеткой, и это надо было видеть.

Его ноги рассыпали замысловатую дробь звонких чечеточных ударов. У всех захватило дух, когда он, высоко подпрыгнув, — выше, чем можно было ожидать от человека, — исполнил в воздухе совершенно невероятное антраша.

Он приземлился на носки, с трудом удержав равновесие, но тем не менее успел проделать фортиссимо громоподобных ударов.

Прожектора погасли, зажглись огни рампы. Публика долгое время молчала, затем сообразила, что настало время хлопать, и разразилась аплодисментами.

Он стоял, ожидая, когда через него прокатится волна ликования. Казалось, на нее можно было опереться, она пробирала до костей.

Какое это чудо — танцевать, как восхитительно получать аплодисменты, нравиться, быть желанным.

Когда занавес опустился в последний раз, он позволил своему костюмеру увести себя. Танец всегда немного пьянил его, даже на репетициях, но в присутствии публики, которая поддерживает тебя, восхищается тобой, аплодирует… — такое никогда не могло надоесть. В этом всегда была новизна и потрясающий восторг.

— Сюда, шеф. Улыбнитесь. — Сверкнул огонь вспышки. — Спасибо.

— Вам спасибо. Выпейте чего-нибудь. — Он прошел в угол своей костюмерной. Такие отличные ребята, такие клевые парни, — и репортеры, и фотографы — все они.

— А вы с нами не выпьете?

Он хотел было согласиться, но костюмер, как раз надевавший ему тапки, предупредил:

— У вас операция через полчаса.

— Операция? — спросил один из фотографов. — Что на этот раз?

— Остаточная церебректома, — ответил он.

— Да ну? А нельзя сфотографировать?

— Буду рад, если врачи не против.

— Это мы уладим.

Славные парни.

— …Пытаясь взглянуть на вашу жизнь несколько с иной точки зрения, — прозвучал женский голос рядом с его ухом. Немного смущенный, он быстро обернулся. — Например, что вас заставило профессионально заняться танцем?

— Простите, — извинился он. — Я не расслышал. Здесь так шумно.

— Я спросила, почему вы занялись танцем?

— Это трудный вопрос. Чтобы на него ответить, нам нужно вернуться далеко назад…

Джеймс Стивенс хмуро взглянул на инженера-помощника.

— С чего это вы так развеселились? — спросил он.

— Это только так кажется, — стал оправдываться помощник. — Пытаюсь смеяться, чтобы не расплакаться: произошла еще одна катастрофа.

— Проклятье! Подожди, я сам догадаюсь. Пассажирский или грузовой?

— Грузовоз «Клаймекс» на челночной трассе Чикаго-Солт Лэйк, к западу от Норт-Плат. И, шеф…

— Что еще?

— Хозяин желает вас видеть.

— Интересно. Очень, очень интересно. Мак…

— Слушаю, шеф.

— Как тебе нравится должность главного путевого инженера Северо-Американской энергетической компании? Я слышал, там скоро будет вакансия.

Мак почесал нос.

— Странно, что вы заговорили об этом, шеф. Я как раз собирался просить совета на случай, если решу вернуться к гражданской технике. Вы теперь захотите от меня избавиться.

— И немедленно. Срочно выезжай в Небраску, найди эту кучу мусора до того, как ее растащат любители сувениров, и привези обратно приемники де Калба и панель управления.

— Как быть с полицейскими?

— Сообразишь на месте. Главное для тебя — вернуться.

Кабинет Стивенса располагался рядом с местной силовой станцией; рабочие же помещения Северо-Американской энергетической компании находились внутри холма в добрых трех четвертях мили оттуда. К ним вел туннель. Стивенс вошел в него и намеренно выбрал самую низкую скорость, чтобы иметь время подумать перед встречей с боссом.

По дороге он принял решение, которое, впрочем, ему самому не нравилось.

Хозяин — Стэнли Ф. Глисон, председатель правления — приветствовал его такими словами:

— Входи, Джим. Присаживайся. Закуривай.

Стивенс опустился в кресло, отказался от сигары, вынул сигарету и, закуривая, осмотрелся. Кроме него и шефа присутствовали Харкнесс, глава юридического отдела, доктор Рамбо, начальник смежного отдела исследований, и Штрибель, главный инженер по силовым установкам. «Нас только пятеро, — мрачно подумал Стивенс. — Верхнее звено в полном составе и никого из среднего. Покатятся головы, и начнут с меня».

— Ну что ж, — сказал он почти агрессивно, — все в сборе. У кого карты? Кто сдает?

Похоже, Харкнесса слегка смутила такая неуместная выходка; Рамбо был слишком погружен в собственные мрачные переживания, чтобы обращать внимание на остроты в дурном вкусе. Глисон пропустил шутку мимо ушей: