Когда Эллана пришла в себя, то обнаружила, что несется по темной улице в полном одиночестве, и дальше бежать никаких сил уже нет. Кое-как она дотянула до ближайшего угла, прислонилась к стене, потом сползла по ней, царапая спину, и села на корточки. Под носом было мокро, она попыталась вытереться и обнаружила, что все еще сжимает в кулаке рукоятку кинжала Нойла – острый тонкий кончик был обломан.

Дыхание никак не восстанавливалось, в груди жгло и першило, даже слегка подташнивало. «Так, кажется, всегда бывает после большой пробежки, – успокоила себя Элл. – Не это главное! Лицо: левый глаз подбит и заплывает, носовой хрящ болтается, но, кажется, на сторону не свернут, из носа уже почти не течет, губа распухла, а волос, наверное, половину выдрали! Зато все зубы на месте – шатаются только».

Эллана встала, осмотрела себя и ужаснулась: «О, боги Священной горы! Выше пояса остался только папин камушек на цепочке (уцелел!) и все! Лоскут вот один свисает, с пуговкой – как раз хватит прикрыть полсиськи… Штанины? Как же, жди – одна оторвана выше колена, а другая ниже. Что же делать?!»

Она растерянно огляделась по сторонам: «Хоть бы тряпку какую спереть… Ну да, ищи дураков – кто же оставит белье на ночь сушиться на улице? Да-а-а, попала… Что хоть за район-то? Где это я?»

Кроме каменных стен вокруг ничего не было видно, и, горько вздохнув, девушка побрела по улице, потом свернула на другую. В конце концов в просвет между домами удалось рассмотреть темный массив Священной горы: получилось, что она находится в противоположном конце города – где-то в районе Южных ворот, в одном из рабочих кварталов. «Ох-хо-хо: отсюда и днем-то не выбраться! – затосковала Эллана. – Но днем к тому же будут люди, а я…»

И она пошла. Время от времени из темноты слышались пьяные голоса, крики и говор людей – тогда она куда-нибудь сворачивала и двигалась дальше, ориентируясь по положению лунных теней.

Ночь явно перевалила за середину, когда, в очередной раз уклонившись от встречи с какой-то компанией, она вдруг обнаружила, что оказалась в тупике. А голоса приближались, и деваться было некуда. Эллана забилась в тень погуще и стала ждать.

Их человек шесть или семь, голоса громкие, возбужденные. Говорят на мусорном сленге – языке трущоб, в котором намешано всего понемногу, все падежи неправильно, окончания как попало, но понять можно.

– Во, дочапали наконец! Темно здесь, как у кое-кого в заднице! Давай, Мак, открывай, у тебя ключ!

– Какое «открывай»?! Я ни черта не вижу! Толстый, зажги факел, у тебя же остался!

– А идешь ты лесом, тяб-переяб! Нажрутся, как свиньи, и ключом в дырку попасть не могут!

– Я тебе сейчас попаду, харя!

– Тихо вы, твари! Тут кто-то есть. Малыш, ты что-нибудь видишь?

– Я всегда все вижу. Мак, иди сюда с ключом. Я тебя прицелю, ты разбежишься…

– Спорим, он промажет!

– А я говорю, что тут кто-то есть! Вон там! Толстый, тебе еще не надоели твои яйца? Нет? Тогда зажигай, пока не оторвали.

Зашипел, задымился факел, и тупик осветился неровным светом, задвигались тени на стенах.

– Ого, какая!

– Ну и страшна! Смотри, смотри, с ножиком!

– Интересно, зачем такой уродине ножик? Ха-ха, и так страшно!

– Слушай, да она голая! Во, во – сиськи торчат!

– Не-е, у ней штаны есть – панталончики, гы-гы!

Компания была пестрой – в том смысле, что цвет кожи у парней был от иссиня-черного до бледно-белого. Одеты тоже по-всякому – панталоны, штаны, рубашки, майки. Командовал, похоже, здоровенный коричневый детина в мятых брюках и рваной майке. Бицепсы его были необъятны, а зубы и белки глаз, казалось, светились.

Эллана смотрела на них с растерянностью и ужасом. Смысл слов до нее доходил, но понимать его она отказывалась. От обиды и беспомощности хотелось плакать.

– Эй, Хромой! Ты самый смелый – тащи девку сюда!

– Почему это сразу я? У ней ножик. И не девка она вовсе. Она, может, девкой была, когда ты еще и мальчиком не стал! Сам тащи!

– Щас я тебе вторую ногу оторву! Говорю: девка, значит девка! Ну, скажи, Малыш!

Тот, которого звали «Малыш», был, в общем-то, не самым маленьким. Малышом он казался только рядом с коричневым громилой. Одет парень был совсем экзотично: широкие меховые (!) штаны, неровно обрезанные ниже колен, и такая же меховая жилетка без пуговиц.

– Слушай, Толл, ну что ты к ней прицепился? Баб тебе мало? Пошли домой, спать охота. Ночь кончается, а завтра вставать!

– Нет, погоди! Может, если ее помыть, она окажется принцессой? Смотри, как сиськи торчат! И попка, кажется… Ну-ка, покажись, красотка…

Коричневый сунулся к ней, и Эллана чиркнула воздух перед собой обломком кинжала. Парень отпрянул, но явно не испугался:

– Слушай, да она молодая и шустрая! И талия у нее, и все остальное… Только лицо разбито, но это – фигня. Я таких люблю!

– Гы! Да она же у тебя, гы-гы, лопнет! – тонко пошутил кто-то из парней.

– Заткнись, дурак! Щас ты у меня сам лопнешь! Иди сюда, девочка! Иди к маленькому Толлу! Иди, не бойся: Толл добрый, ласковый и такой одинокий! Иди сюда, сука!!!

– Не заводись, Толл, не надо! – попытался успокоить коричневого гиганта Малыш. – Что ты к ней прицепился? Может, это я ей нравлюсь, а не ты?

– Отстань! В рог хочешь?

– Зачем? Вот прикинь: допустим, дашь ты мне в рог, и что? Все скажут: «Обидел слабого». А вдруг ты не сможешь дать мне в рог. Тогда что? Представляешь?

В голосе Толла уже не было прежней уверенности:

– Как это – »не смогу»? Тебе в рог? А чего она?!

– Ну, ты, блин, зануда! Давай так: эта – моя, она мне по размеру подходит, а тебе завтра я оплачиваю Зайну на целый вечер.

– Зайну!! На вечер?! Да ты с дуба упал! Ты знаешь, сколько она берет? А у тебя, сам говорил, всех денег – два шаклима!

– Ну, не возьмет же она за вечер больше одного? У нее же …… не золотая?

– И что? Ты хочешь сказать…

– Да, именно! – подтвердил Малыш и извлек из кармана монету. – Держи! На доброе дело для хорошего человека не жалко!

– Не, ну ты псих, Малыш! Точно – псих! Эта, может, вообще… А ты…

– Ладно, давай так: если эта – вообще, то ты мне завтра Зайну на полчасика гм… дашь подержать!

– Гы-гы-гы! – заржал темнокожий. – Дам, конечно, дам! Да она придавит тебя одной сиськой! Левой! Гы-гы! Посмотреть-то можно будет? Гы-гы!

– Смотри на здоровье! А сейчас проваливай! Это – моя добыча!

– Нет, ну ты и псих, Малыш!

– Иди, иди!

Парни открыли наконец дверь и с шутками-прибаутками ввалились в дом. Малыш остался. Он сел на корточки и стал задумчиво смотреть на Эллану. Кажется, он больше не собирался ни говорить, ни двигаться.

– Долго ты собираешься так сидеть?

– Пока тебе не надоест.

– И что будет?

– Тогда ты заговоришь сама или уйдешь.

– Как это?

– Ну, как… Ногами. Я тебя не держу.

– Ишь, какой добрый!

– Только я думаю, что ты не уйдешь. Скорее всего, тебе просто некуда – иначе ты бы здесь не оказалась. Муж выгнал?

Эллана почему-то растерялась и не нашлась, что сказать. Она просто мотнула головой.

– Вижу, что не муж. Могла бы соврать.

– Что ты видишь?

– А много чего. Ты, наверное, красивая, но лицо у тебя побито. Костяшки пальцев ободраны. Характерно ободраны! Нож сломанный… И обувь дорогая. Я неплохо в темноте вижу: с кем-то ты хорошо дралась. Нормальные женщины редко наносят прямые удары, от которых обдираются костяшки указательного и среднего пальцев.

– Какой ты умный… Малыш! Прямо профессор!

– Ты что, прячешься или не можешь попасть туда, откуда пришла?

– Я не пришла. Меня привезли, а я сбежала!

– И?

– Я домой хочу! – вырвалось как-то само собой. Эллана прикусила разбитую губу, но было поздно – слово не воробей…

– Это далеко?

Говорить она уже не могла, только кивнула: ну, сколько же можно! Навалились все на нее, маленькую!

– Та-а-к… – Малыш задумчиво поскреб подбородок. – Жратвы у нас нет, одежды лишней, пожалуй, тоже. Гм… На, надень мою! – он снял и подал ей свою безрукавку. – Сиськи у тебя, конечно, ничего, но ты, кажется, не горишь желанием мне отдаться. Так что пока лучше спрячь. Ах да, тебе же подпоясаться надо! Веревочку я, пожалуй, найду.