И намек на это мы видим в "Екклесиасте". Проповедующий проставляет мудрость и осуждает глупость. Он говорит, что "преимущество мудрости перед глупостью такое же преимущество света перед тьмою" (2, 13), что у мудрого есть глаза, а глупый бродит во тьме, что "превосходство знаания в том, что мудрость даёт владеющему ею" [или; "а польза знания: мудрость знающему жизнь продлевает" (7, 12)], что "мудрость лучше силы" (9,16), "лучше воинских орудий" (9, 18), тогда как невежество, безумие и глупость смертельно опасны : "Слова из уст мудрого - благодать, а уста глупого губят его же: начало слов из уст его - глупость, а конец речи из уст его - безумие" (10, 12-13). Но как узнать глупого? Его можно узнать и по его поведению, и по его мыслям и думам. Здесь глупый во всем противостоит мудрому: "Думы мудрого дельны, а думы глупого бездельны..." (10, 2), "сердце мудрых - в доме плача, а сердце глупых - в доме веселья" (7, 4), "голос глупого познается при множестве слов" (5, 2). Глупый любит предсказывать будущее: "Глупый наговорит много, хотя человек не знает, что будет..." (10,14). Поэтому "лучше слушать обличение от мудрого, нежели песни глупых, потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом" (7, 5-6).

ОДНАКО главное в "Екклесиасте" все же не восхваление мудрости, а ее уничижение. При этом заметим, что проповедующий очень самонадеян, он утверждает, что "приобрел мудрости больше всех, которые были" прежде него "над Иерусалимом" (что еще раз говорит о том, что "Екклесиаст" написан с позиции царя). Он говорит: "Сердце мое видело много мудрости и знания" (1, 16), ЧTO, предаваясь веселью, он сохранял свою мудрость, она оставалась при нем даже тогда, когда он услаждал вином своё тело (2, 3). В это частично можно поверить, если вспомнить, что веселье "Соломона" было, так сказать, экспериментальным.

Екклесиаст поставил перед собой трудную задачу: быть мудрым в глупости, разделить с другими людьми их глупость, их невежество, их безумие, посмотреть, что там хорошего, почему большинство людей так стремится в "дом веселья". Одновременно с этим проповедующий, (непонятно как он это совмещал) делал "большие дела", "трудился" так, что, говорит "Соломон", "сердце мое радовалось во всех трудах моих" (2, 10).

Проблема труда. Но на обоих этих путях его ждало иное разочарование. Он разочаровался, вернее, не нашел ничего хорошего ни в веселье, ни в труде, ни мудрости. Что касается веселья, то оно скоро ему наскучило. Но "царь" возненавидел и "труд" свой: "И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем..." (2, 18). Почему? Для этого у проповедующего несколько причин. Прежде всего это проблема наследника: "...и возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет рспоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это - суета! И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от своего труда, которым я трудился под солнцем, потому что иной человек трудится мудро, с знанием и успехом, и должен отдать все человеку, не трудившемуся в том, как бы часть его. И это - суета и зло великое!" (2, 18-21). Здесь своеобразно поставлена проблема эксплуатации - эксплуатация наследником того, чьим наследством он, не трудясь, пользуется, эксплуатация и часть проблемы соотношения прошлого и настоящего, или настоящего и будущего. Проблема весьма реальная. Каково, например, директору, ушедшему на пенсию, видеть, как его преемник разваливает дело, которому директор-пенсионер посвятил всю свою жизнь?

Кроме того, трудящемуся, трудолюбивому угрожает зависть лентяя, бездельника, глупца, безумца: глупец сложит руки, а завистью себя пожирает (см. 4, 4-5). Да, при "раскулачивании" такая зависть была главной движущей силой "бедняков"! Далее, уходя из жизни человек ничего не может с собой взять: "Как вышел нагим из утробы матери своей, таким и отходит, кто пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы понести в руке своей. И это тяжкий недуг: каким пршел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он трудился на ветер? А он во все дни свои ел впотьмах, в большом раздражении, в огорчении и досаде" (5, 15-17). Но и при жизни своей человек не может БЕЗМЯтежно наслаждаться приобретенным своими трудами богатством, ибо он может в любой момент его потерять: "Пресыщение богатого не дает ему уснуть. Есть мучительный недуг; который видел я под солнцем: богатство сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него" (5, 12-14). Кроме того, богатого пожирают жадность и корыстолюбие, жажда все большего обогащения: "Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от тогою. И это- суета!" (5, 9). Итак, богатство не приносит счастья, сытость богача не дает ему сном забыться, тогда как "сладок сон трудящегося, мало, много ли он съест?" Это замечательная строка. Здесь действительно говорится о трудящемся. Бедняку, оказывается лучше, чем богачу. Он беззаботен, тогда как у приобретателя много скорбей и злобы. Все это ныне звучит актуально в связи с формированием у нас класса нуворишей. Но даже мнимый Соломон не компетентен в жизни простого трудящегося: сон голодного не сладок, особенно если рядом с ним голодные дети! Здесь еще раз видна наивность проповедующего с его элитарным сознанием.

Итак, всё плохо: плохо и когда есть что оставить сыну, который может быть недостоин наследства, плохо и когда нечего оставить. Но плохо и одинокому: "Человек одинокий и другого нет: ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается "Для кого же я тружусь и лишаю душу мою блага?" И это - суета и недоброе дело! Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего; Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется" (4, 7-12). Наконец, "все труды человека - для рта его, а душа не насыщается" (6, 7).

Заметим, что в "Екклесиасте" нет ни слова об эксплуатации человека человеком в настоящем смысле, о насильственном присвоении плодов чужого труда. Все это кажется автору-рабовладельцу настолько естественным, что он об этом и не думает. В этом Екклесиаст неправ. Он не заметил главную причину тщетности труда для трудящегося: она в присвоении другим плодов его труда!

Бессмысленность исторического процесса. Для "Екклииаста" характерно острое переживание времени. Здесь проповедующий поднимается над той обыденностью, о которой речь шла выше, которая в основном погружена в настоящее (хотя и там думалось о будущем в связи с проблемой наследника). Здесь же екклесиаст поднимается над непосредственностью жизни и пытается обозреть и прошлое, и настоящее, и будущее в их всеобщности и абстрактности. Но позиция проповедующего здесь противоречива. С одной стороны, как отмечалось выше, будущего нельзя знать, а с другой стороны утверждается, что "нет ничего нового под солнцем" (1,9), ибо "что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться" (1, 9). Все новое- хорошо забытое старое: "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это пойми но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем..." (1, 10-II). Но здесь, возможно, нет противоречия: ничего нельзя предвидеть конкретно, относительно частностей жизни частного человека одинакова, в целом жизнь каждого человека одинакова, она проходит однообразное развитие от рождения до смерти. Так же и в природе; "Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит" (1, 5), "все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь" (I, 7); "идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя" (1, 6); "что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было" (3, 15). Здесь мы снова вернулись к обобщенному тезису, с которого начали: "Что было, и будет; и что делалось, то и будет делаться" (1, 9), но выраженному несколько иначе. Этот скучный порядок и в однообразной смене поколений людей; "...род проходит, и род приходит..." (1, 4).