То же самое повторяет и Бентам. "Зачем надобно соблюдать свои обязательства? Потому что верность обещаниям составляет основание общества. Для пользы всех, обещания каждого лица должны быть священны. Между людьми не было бы более безопасности, торговли, доверия, надобно бы было возвратиться в леса, если бы договоры не имели более обязательной силы"[73]. Бентам идет даже далее: развивая начало пользы, он доказывает, что единственное основание обязательной силы договора заключается в том, что он выгоден для обеих сторон. "Договор, в строгом смысле, - говорит он, - сам по себе не имеет силы; ему нужно основание, нужна первая и независимая причина. Договор служит доказательством взаимной выгоды договаривающихся сторон. От этой присущей ему пользы он получает свою силу; этим различаются случаи, когда он должен быть утвержден, от тех, когда он должен быть уничтожен. Если бы договор сам по себе имел силу, он всегда имел бы одинаковое действие; если его вредное направление делает его ничтожным, то ясно, что именно его полезное направление делает его действительным"[74]. На этом основании Бентам утверждал, что договор должен быть уничтожен всякий раз, как вместо пользы он оказывается вредным либо одной из сторон, либо публике. Кто же, однако, является судьею этой пользы или вреда? Если каждое договаривающееся лицо, то очевидно, что договор будет обязателен лишь настолько, насколько каждый считает его для себя полезным, то есть обязательная сила его исчезнет. Поэтому необходимо судьею признать общественную власть. Это и делает Бентам. "Никакой договор. - говорит он, - сам по себе не ничтожен, также как никакой договор сам по себе не действителен. Закон, в каждом данном случае, дает или отнимает у него действительную силу. Но для дозволения, равно и как для запрещения, ему нужно основание"[75].

Таким образом, от усмотрения власти зависит укрепить договор или его уничтожить, смотря по тому, считает ли она его полезным для сторон или нет. Очевидно, что мы вступаем тут в область чистого произвола; власть вмешивается во все частные отношения и становится опекуном всех и каждого. О праве, о суде тут не может быть речи.

Но, говорит Бентам, закон в дозволении, равно как и в запрещении, руководствуется известным основанием. Каким же? Частного выгодою сторон или общественною пользою? Если первою, то всякий имеет право требовать уничтожения договора, как скоро он оказался для него невыгодным: это прямо вытекает из положений Бентама. Но в таком случае исчезает всякая прочность отношений и рассчитывать ни на что нельзя, а это противоречит общественной пользе. Если же мы последнюю примем за мерило и скажем, что договоры должны соблюдаться, потому что общественная жизнь требует прочных отношений и возможности делать верный расчет на будущее, то все договоры будут равно обязательны, выгодные и невыгодные. В таком случае я обязан соблюдать договор, не потому что это полезно для меня, а потому что это полезно для общества. Но на каком основании может общество предъявить мне подобное требование? Общество далеко не всем обеспечивает верность расчетов на будущее. Если я, например, купил товар ввиду выгодной продажи, а цена вдруг упала, то общество не заставляет покупателя брать у меня товар по прежней цене, чтобы я не был обманут в своем расчете; в силу чего же меня заставляют платить за купленный в долг товар именно по той цене, за которую я его купил, хотя бы эта цена впоследствии оказалась для меня невыгодною? Почему расчет одного продавца обеспечивается, а другого нет? и в силу чего один покупатель принуждается к уплате по невыгодной для него цене, а другой нет? Единственная причина та, что один обязался, а другой нет. Следовательно, основание, почему закон требует уплаты по известной цене, заключается отнюдь не в общественной пользе, не в прочности отношений, не в обеспеченности расчетов, а в том частном действии лица, по которому оно приняло на себя известное обязательство. Общественная польза ко всем относится одинаково и всем предъявляет одинаковые требования. Если же одно частное лицо принуждается что-либо сделать в пользу другого, то основание заключается не в обществе, а в нем самом. Однако не в его личной пользе, ибо каждый сам судья своей личной пользы, а тут закон заставляет его делать именно то, что для него невыгодно. Также и не в личной пользе другого. ибо во имя своей личной пользы никто не имеет права что-либо требовать от другого, и общество не имеет никакого основания предпочитать личную пользу одного из своих членов личной пользе другого. Для того чтобы другой сделал для меня что-нибудь полезное, необходимо его согласие, если только он свободное существо, и в этом согласии заключается единственная причина, почему я могу от него что-нибудь требовать, следовательно, в нем заключается и единственный источник обязательной силы договоров.

Итак, ссылка на практическую пользу не только не объясняет обязательной силы договоров, но ставит вопрос на совершенно ложную почву и тем вовлекает нас в нескончаемые противоречия. Волею или неволею приходится возвратиться к свободной воле человека; однако не к чистому произволу, не знающему над собою никакого закона и отрицающему все, что может его связывать, а к свободе разумной, которая сама себе становится законом. Такова точка зрения идеализма. В нем начало закона внутренним образом сочетается с свободою, и все предшествующие точки зрения сводятся к высшему единству.

По учению Канта, свобода есть умозрительное начало, которое управляется чистыми законами разума. В приложении к внешним действиям человека, этот закон есть право, которым определяются условия совместного существования свободы различных разумных существ. В договоре эти условия установляются соглашением сторон. Отсюда возникает отношение юридическое, следовательно умственное, независимое от условий пространства и времени, а потому постоянно обязательное. Таким образом, обязательная сила договоров составляет необходимое требование практического разума, требование, вытекающее из самого его существа и не подлежащее дальнейшим доказательствам (Rechtslehre, § 19).

Этот вывод ставит вопрос на настоящую почву. Им равно удовлетворяются и субъективные требования свободы, и объективные требования закона. В школе Канта и те и другие получили дальнейшее развитие. Субъективная сторона весьма хорошо формулирована Роттеком. Область свободы каждого лица, говорит он, замкнута для всех других, но волею самого лица в нее может быть открыт доступ. Я могу дать другому право на свое действие, а раз я дал обещание и тем связал свое действие с свободою другого, я обязан обещание исполнить, ибо иначе я нарушаю чужую свободу (Vernunftrecht, § 27, 28).

Против этого не имеет силы возражение, которое делает Арене, что право не переносится на другое лицо одним обещанием, а только исполнением, прежде же исполнения ничего не перенесено, а потому воля остается свободною (Naturrecht, § 82). Арене видит в этом доказательство, что из субъективной воли нельзя вывести объективное отношение. Но его возражение основано на смешении юридического отношения с эмпирическим. С юридической точки зрения, договором право уже перенесено на другое лицо: исполнение же договора есть осуществление в реальном мире установленного уже идеального отношения. На это именно указал Гегель, который ясно формулировал объективную сторону договора. Договор, говорит он, не есть просто выражение чего бы то ни было; он содержит в себе состоявшуюся совокупную волю, в которой исчезает произвол субъективной мысли и ее изменений. Этот момент совокупной воли составляет существенное в юридическом значении договора; остающееся же пока владение есть не более как внешняя сторона, которая должна определяться первою. Договором я уже отдал известную собственность, а вместе и право произвольно ею распоряжаться; она сделалась уже собственностью другого, а потому я непосредственно обязан к исполнению. В этом, замечает Гегель, заключается различие между простым обещанием и договором. В первом выражается только субъективное определение воли, которое для лица не обязательно, а потому подлежит изменению; в договоре же состоялось уже совокупное решение, субъективное отношение превратилось в объективное (Phil. d. Rechts, § 19). Договор, по выражению юристов, составляет закон для сторон, закон, установленный самою свободою, вытекающий из ее автономии, но тем не менее для нее обязательный, ибо им определяется взаимное отношение воль и способ совместного их существования, а это и есть право. Из этого опять можно видеть, каким верным пониманием юридических отношений руководствовался Гегель, когда он, несмотря на свою чисто идеалистическую точку зрения, полагал существо договора в воле, а не в цели. Этого подводного камня не избегла идеалистическая школа Краузе. Мы видели уже, что Арене отвергает возможность вывести объективное начало в договоре из субъективного начала свободы. Рассматривая право как совокупность условий для достижения всех разумных целей человека, Арене в этих целях видит основание обязательной силы договоров. Как разумное существо, человек полагает себе цели для будущего, а так как для существования их требуется чужое содействие, то он должен иметь возможность рассчитывать на это содействие. Никакой рассчитанный на будущее план действий не был бы возможен, если бы каждый мог по своему произволу отступать от договоров. Следовательно, основание обязательной их силы лежит в разумном характере человека и в разумном, сообразном с известным планом исполнении его жизненного назначения (Naturrecht, § 82).