Изложенными началами разрушается вопрос: к какой области права относится собственность, к частному или к публичному? По-видимому, это такой вопрос, который вовсе даже не подлежит спору. Правоведение, как древнее, так и новое, доселе единогласно признавало первое. Тем не менее социалисты и социал-политики стараются установить иное воззрение. Так, Вагнер утверждает, что и свобода, и собственность доселе слишком односторонним образом рассматривались со стороны права, причем упускались из виду сопряженные с ними обязанности. С признанием же этой оборотной стороны обоих учреждений, говорит он, теряется их исключительно частный характер и они получают характер общественный. Через это собственность выходит из области чисто частного права и подводится под точку зрения права публичного. Она становится тем, чем она должна быть: социал-юридическим учреждением[64].

Тот же взгляд проводится и Иерингом. Как юрист, он не решается прямо сказать, что собственность есть учреждение публичного права; но господствовавшей доселе индивидуалистической теории собственности он противополагает новую, общественную теорию, в силу которой лицо не имеет ничего исключительно для себя, но везде общество является участником, охватывая лицо со всех сторон и регламентируя всю его деятельность. Если отдельному лицу предоставляется свобода в распоряжении своим имуществом, то это происходит единственно оттого, что собственный его интерес побуждает его делать из этого имущества употребление, согласное с общественною пользою; в таком случае общество не имеет нужды вмешиваться. Но придет время, говорит Иеринг, когда собственность получит совершенно иной вид, нежели теперь, когда "мнимое право собственника набирать себе сколько угодно благ этого мира будет столь же мало признаваться, как и право древнеримского отца на смерть и жизнь своих детей, или как право войны и уличные грабежи рыцарей". В учении юристов, признающих "священным" право собственности, Иеринг видит только выражение самого ненасытного эгоизма[65].

Этою социал-юридическою теориею личное право собственности явно не устраняется. В таком виде оно представляет только смутное смешение частного права и публичного. Но так как первое подчиняется последнему, то верховным распорядителем, то есть истинным собственником является государство. В силу чего же государству может быть приписано подобное право? Вещь приобретена не им, а иною, моею собственною деятельностью, поэтому и распоряжаться ею имею право только я, и никто другой. Нравственный закон может налагать на меня в этом отношении обязанности; но исполнение их зависит от моей воли. Юридический же закон может требовать только, чтобы приобретая и распоряжаясь приобретенным, я не нарушал ничьего права. Всякое дальнейшее вмешательство есть нарушение моей свободы. Сравнение с правами древнеримского отца семейства и с уличными грабежами рыцарей тут совершенно неуместно и недостойно юриста. Принадлежавшее римскому отцу семейства право жизни и смерти над своими детьми, а равно и грабежи средневековых рыцарей прямо касались чужой личности и чужого права, а потому не могли быть терпимы при высшем развитии гражданственности, между тем как приобретенное моею деятельностью составляет мое достояние и ничье другое. Учение юристов о священном праве собственности есть не выражение ненасытного эгоизма, как утверждает Иеринг, а выражение коренных начал свободы и права. Стремление же подчинить эту область публичному праву должно быть признано ничем не оправданным посягательством на эти начала, Иеринг видит в индивидуалистической теории собственности "последний остаток того нездорового естественно-юридического представления, которое уединяло лицо в себе самом" (стр. 511). То, что он называет нездоровым представлением, не что иное как разум, свобода и правда, без которых общежитие превращается в хаос смутных сил, где исчезает все человеческое.

Собственность до такой степени принадлежит к области частного права, что самая государственная собственность управляется теми же началами. Есть известный вид государственной собственности, который подчиняется началам публичного права: это - вещи, находящиеся в общем употреблении, а потому изъятия из частного обращения. Французское законодательство дает им название публичной собственности (domaine publie), в отличие от государственной собственности (domaine de l Etat), принадлежащей государству по праву частного владельца. Относительно последней, государство приравнивается к частным лицам, и это юридическое начало не является плодом законодательного произвола или случайных исторических обстоятельств; еще менее может оно быть приписано ненасытному эгоизму: нет, это начало вытекает из коренных оснований собственности, из верного понимания глубочайшего ее источника. Этим признается, что собственность, будучи плодом деятельности лица, есть, по существу своему, частное право, а потому она может быть приписана государству только производным путем. Следовательно, государство должно в этом отношении быть приравнено к лицу и следовать началам, вытекающим из личного права, а не наоборот.

Господствующему учению о собственности, как о частном праве, не противоречит то, что она имеет границы. И Вагнер, и Иеринг ссылаются на признаваемые всеми законодательствами ограничения в доказательство, что собственность не есть безусловное право лица, а подчиняется общественному началу: "собственности в таком виде, - говорит Иеринг, - общество не может терпеть и никогда не терпело" (стр. 510). Нет ни малейшего сомнения, что в обществе не может существовать право, которое бы шло наперекор к чужому праву и общественным требованиям, но индивидуалистическая теория собственности никогда и не выставляла такого рода безумных притязаний. Свобода человека в обществе находит свои законные границы, как в чужой свободе, так и в требованиях общества; те же границы находит и вытекающее из свободы право распоряжаться своею собственностью. Я не имею права устроить в своих владениях такую плотину, которая затопляла бы чужую землю; я не имею права возвести дом, который бы отнимал свет у соседа. Иногда я принужден даже предоставить соседу употребление своего имущества, например если он не может пройти к своему владению иначе как через мое. Но из этого не следует, что право распоряжаться моим имуществом принадлежит не мне, а ему. То же самое относится и к общественным требованиям. В деревне я имею право строить дом, как я хочу; в городе, живя с другими, я должен сообразоваться с известными правилами благоустройства. Я не имею права держать у себя нечистоты, которые могут заражать воздух. Но из этого опять не следует, что я не хозяин своего дома, точно так же как из того, что мне не позволяют ходить по улице раздетым, вовсе не следует, что я не хозяин своих действий и не собственник своего платья.

Вопрос сводится к тому: каков объем права собственности и каковы его границы?

Юристы вообще определяют право собственности как полную и исключительную власть человека над вещью. Иногда к этому прибавляются оговорки, например у римских юристов: "насколько это допускает разум права" (quatenus juris ratio patitur), или во французском законе: "лишь бы не делалось употребление, воспрещенное законами и уставами" (pourvu qu'on ne fasse pas un usage prohibe par les loix et les reglements). В прусском законодательстве считается законным всякое употребление, которое не нарушает благоприобретенных прав другого или предписанных законом границ. У нас право собственности приписывается тому, кто, приобретши законным путем имущество, "получил власть в порядке, установленном гражданскими законами, исключительно и независимо от лица постороннего, владеть, пользоваться и распоряжаться оным вечно и потомственно, доколе не передаст сей власти другому" (Св. Зак. Гражд., стр. 420).

Эта полнота права вытекает из самого отношения человека к вещи. Воля человека ограничивается волею других людей, но над вещью она господствует всецело: здесь область, где свобода осуществляется вполне и беспрепятственно. Назначение вещей состоит именно в подчинении их воле человека, и как скоро вещь усвоена, так у нее есть полновластный хозяин, распоряжающийся ею по своему позволению. Этим хозяином может быть единичное лицо, товарищество, или общество, как единое целое: во всяком случае хозяин должен быть, ибо вещь всецело подчиняется воле человека. Теории, ограничивающие полновластие лица, какими бы они ни прикрывались оговорками, в сущности заключают в себе признание истинным собственником не лица, а целого общества. Но мы видели уже, что подобный взгляд представляет извращение истинных начал права. Если, как доказано выше, личная воля и личная деятельность составляют настоящий источник власти человека над вещью, то лицо есть полновластный ее хозяин, а общество может только требовать, чтобы оно употребляло свою свободу, не нарушая чужого права и общего закона. Таков принцип, вытекающий из самого существа человеческой свободы и ее проявления во внешнем мире.