Кроме того, с расширением промышленности и торговли невозможность увеличить пространство земли, состоящей во владении данного общества, перестает иметь существенное значение, ибо с местными произведениями могут конкурировать произведения плодородных земель, находящихся в других местах земного шара. Только искусственными стеснениями туземные землевладельцы ограждают себя от иностранного соперничества. За ними, конечно, остается выгода положения, но и эта выгода значительно сокращается с умножением капитала и с усовершенствованием путей сообщения. При удешевлении перевозки близость расстояния теряет в значительной степени свое преимущество. Если прибавить к этому, что именно на близких расстояниях от больших центров господствует интенсивное хозяйство, требующее огромных издержек и удобрений, которые выписываются нередко из далеких стран, тогда как конкурирующие отдаленные, но первобытные почвы дают обильные жатвы почти без всяких расходов, то легко убедиться, что выгода, проистекающая от близости расстояния, может перевешиваться другими условиями и даже низойти на степень нуля.

Европа в последние годы испытала на себе действие этих новых элементов. Конкуренция Америки при удешевлении средств перевозки заставила английских и французских землевладельцев значительно понизить получаемую ими ренту. В Англии это понижение произошло в размере от 10 до 20 процентов. Один герцог Бедфорд в прошедшем году уменьшил свой доход на 70 000 фунтов. А так как удешевление может идти еще далее, то и дальнейшее понижение ренты представляется весьма вероятным.

При таких условиях не только нельзя сказать вместе с последователями Рикардо, что землевладельцы в качестве монополистов одни пользуются выгодами, проистекающими от умножения народонаселения и богатства, но можно, напротив, опасаться, что землевладение сделается слишком невыгодным помещением капитала. Мы видели эти опасения у Штейна. Уже в настоящее время рассчитывают, что происшедшее в нынешнем столетии возвышение поземельной ренты едва равняется обыкновенным процентам с положенного в землю капитала[223]. С понижением же ренты затраты сделаются еще непроизводительнее и рискованнее. А между тем только большая или меньшая верность дохода с земли может до некоторой степени уравновесить те значительные прибыли, которые нередко получаются при помещении капиталов в другие предприятия. Если и на эту верность нельзя рассчитывать, то на стороне землевладения останется одно нравственное положение, которым люди могут дорожить, хотя бы оно было сопряжено с материальным ущербом. А так как уменьшение дохода землевладельцев при понижении цен идет в пользу массы населения, то государство, с своей стороны, не может не дорожить этими нравственными выгодами, которые заставляют высшие массы довольствоваться меньшею долею дохода, нежели какая приходилась бы им в силу простого действия экономических законов. Мы здесь опять приходим к тому положению, что для государства нет никакого расчета взять в свои руки эту мнимую монополию. На низших ступенях, когда действуют одни естественные силы, при обилии земель, она имеет мало значения и едва достаточна для привлечения к земледелию образованных элементов; на высших же ступенях она может поддерживаться только постоянным вкладом капитала, приносящего меньшие проценты, нежели в других отраслях.

Конечно, есть условия, при которых землевладельцы могут получить более или менее значительные выгоды: цены на земли растут, когда вследствие умножения народонаселения или улучшения средств перевозки земледельческим произведениям открывается новый сбыт. Таков закон для всех отраслей производства: усилившееся требование возвышает ценность произведений, а вместе и доход производителей. Но точно так же доход может падать, когда вместо сбыта является внешняя конкуренция, понижающая цены. Так например, в Англии арендная плата за землю после 1815 г. понизилась на 50%. То же самое произошло и после отмены хлебных законов и, наконец, как сказано, в новейшее время вследствие конкуренции Америки. Временные колебания могут быть в ту или другую сторону, но общий ход — указанный выше.

В итоге, теория Рикардо, верная, если принять в соображение одни силы природы, существенно видоизменяется действием капитала, который, умножая производство, восстановляя истощающиеся естественные силы, превращая бесплодные земли в плодородные, и наконец, удешевляя издержки перевоза, делает неравенство естественных условий второстепенным фактором промышленного производства. Некоторое значение это неравенство всегда сохраняет, вследствие чего на лучших землях рента все-таки выше, нежели на худших. И в этом отношении теория Рикардо остается верною. Но, во-первых, это неравенство проистекает не только от естественных условий, но и от положенного в землю капитала. Во-вторых, оно с развитием земледелия идет не увеличиваясь, а уменьшаясь. Плодородие почвы не может возвышаться до бесконечности, и предел его скорее достигается на лучших землях, нежели на худших. Последние посредством усовершенствованной обработки постепенно переходят в высший разряд и через это приближаются к первым. Так например, по исчислениям Пасси, в некоторых местностях Франции с 1829 г. по 1852 арендная плата за лучшие земли возвысилась на 32%, а за худшие на 250 и даже на 500%[224]. Таким образом, доход землевладельца получается не столько от того, что сделано природою, сколько от того, что сделано самим человеком.

Совершенно с иной точки зрения восстает против теории Рикардо Родбертус. Принимая за аксиому основное положение Рикардо, что ценность произведений определяется количеством положенной в них работы, но извращая смысл этого положения, он выводит отсюда, что капиталист совокупно с землевладельцем, пользуясь монополиею, берут себе в виде поземельной ренты и процента с капитала часть того, что принадлежит рабочим. Распределение же между ними этого похищенного достояния определяется особенностями земледельческой и обрабатывающей промышленности. Доля, причитающаяся каждой из них в совокупном <наборе> произведений, в силу общего экономического закона соразмерна с количеством положенной в произведения работы, как в той, так и в другой. Та же пропорция существует и между доходами землевладельца и капиталиста. Так например, если количество работы, положенной в произведения земледелия и обрабатывающей промышленности, одинаково, то и доля, причитающаяся владельцам этих произведений в силу права собственности, будет одинаковой. Но отношение этой доли к затраченному капиталу будет разное, вследствие того что обрабатывающая промышленность принуждена делать большие затраты, нежели земледельческая. Первая кроме издержек на орудия производства и на заработную плату покупает еще материал; второй же материал дается природою. А так как отношение прибыли к затраченному капиталу составляет процент, и в действительности этот процент исчисляется одинаково для обеих отраслей, причем за норму принимается промышленность обрабатывающая, то очевидно, что в земледелии всегда останется излишек дохода, соответствующий сбережению на покупку материала. Этот именно избыток представляется в виде поземельной ренты, которую землевладелец получает с земледельческого дохода, за вычетом обыкновенного процента с затраченного капитала. Из этого ясно, заключает Родбертус, что поземельная рента существует всегда, какова бы ни была ценность произведений и каковы бы ни были издержки производства. Она проистекает не из различия доходности земель, как утверждает Рикардо, а из того, что капиталист и землевладелец присваивают себе часть того, что принадлежит работникам, причем землевладелец, не имея надобности покупать материалы, получает большую прибыль в сравнении с своими издержками; одна часть этой прибыли представляется доходом с затраченного капитала, другая же часть, составляющая излишек, является доходом от земли[225].