Гладстон в речи, произнесенной в Лидсе, прямо заявил, что между Англиею и Ирландиею не может быть в этом отношении никакой параллели; а другой член кабинета, Фосетт, указал, в каком смысле должна происходить реформа поземельного законодательства в Англии: "есть одно правило, - сказал он, - которое мы не можем слишком упорно держать в своем уме; это именно то, что свобода составляет сущность либерализма. Если как либералы мы бросим взор на прошедшее, мы найдем, что величайшие наши политические победы были упрочены расширением свободы во всех направлениях. И как было в прошлом, так будет, я думаю, и в будущем. Возьмите, например, поземельный вопрос. Главная цель, к которой, как мне кажется, мы должны идти, есть большая свобода продавать, а следовательно и большая свобода покупать. Эта большая свобода может быть достигнута не только облегчением перехода земли из рук в руки, но и освобождением ее от множества стеснений, связанных с существующею системою субституций". При этом Фосетт настаивает на том, что правительство, стремясь к расширению поземельной собственности, не должно прибегать ни к каким искусственным мерам и еще менее связывать с этим какое-либо стеснение прав. "Если мы позаботимся о том, чтобы лишить поземельную собственность всяких несправедливых привилегий, - говорит он, - то мы не менее должны позаботиться о том, чтобы владение землею не приносило с собою каких-либо невыгод, которые не соединяются с другими видами собственности"[205].

Во всяком случае, когда вопрос идет о свободе собственности и об ее последствиях, то не на Англию и не на Ирландию следует указывать, ибо тут именно собственность не свободна. При установленном законами праве первородства, при всеобщем господстве субституций, наконец, при тех бесчисленных затруднениях, с которыми сопряжен всякий переход поземельной собственности в этих странах, о свободе ее говорить невозможно. Для примера надобно взять не Англию, а Францию, где эта система действует уже в продолжение целого столетия. Что же мы там видим? Вымогают ли землевладельцы у фермеров последнюю копейку, не оставляя им никакой прибыли? Ничуть не бывало. "Фермеру, - говорит Леруа-Болье, - досталась гораздо большая доля в увеличившемся земледельческом производстве, нежели землевладельцу. Не то чтобы собственно возрос размер процентов и барышей, которые он получает за свои издержки; но требования его и его семейства относительно удобств жизни необыкновенно возросли. Он считает действительною прибылью только то, что он может ежегодно откладывать, по вычете из дохода своего содержания и содержания своего хозяйства. Между тем он уже не довольствуется темным и узким жильем, редкою и бедною мебелью, умеренною и простою пищею, постоянною и суровою личною работою, к которым привыкли старые фермеры; ему нужна жизнь удобная, широкая, частью праздная, и на те расходы, которые она влечет за собою, он смотрит как на общие издержки, которые составляют его достояние, и которые он должен возвратить себе прежде всякой прибыли. Эти привычки сделались ныне общими в классе фермеров, и они поглощают собою весьма значительную часть увеличения валового дохода земель... Во многих местах удвоенная цена произведений не увеличила арендной платы даже на 10 или на 15 процентов, а в иных случаях она не помешала ей остаться неподвижною или даже понизиться"[206]. И во Франции в последние годы конкуренция Америки уменьшила доходность земледелия, но последствие этого переворота состояло не в том, что фермеры попали в руки землевладельцев, а в том, что землевладельцы гоняются за фермерами и не могут их добыть.

Очевидно, следовательно, что свобода собственности не имеет тех последствий, которые приписывает ей Штейн, а потому государству, кроме совершенно исключительных случаев, нет никакой нужды вмешиваться в договорные отношения. Фермер, который чувствует себя стесненным тем, что он хозяйничает на чужой земле, имеет полное право требовать, чтобы ему открыта была возможность приобрести свой собственный участок. Но находить приобретение собственного участка невыгодным и хотеть быть совместным хозяином на чужой земле, есть ни с чем не сообразное притязание.

Основательнее ли опасение, что землевладелец, силою вещей, попадает в полную зависимость от своих кредиторов и таким образом поземельная собственность порабощается денежным капиталом?

Штейн уверяет, что землевладелец волею или неволею должен войти в неоплатные долги. К этому ведут семейные разделы, недоплаты при покупке, которые остаются долгом на имение, потребность в капитале для улучшений, наконец, необходимость временных уплат при обороте (стр. 166 и след.). Частный поземельный кредит не в состоянии удовлетворить всем этим потребностям, ибо он дает взаймы по 5 процентов с полупроцентом погашения, тогда как поземельная собственность в Европе приносит не более 27, или 3-х процентов (стр. 192). Последствием же этих долгов является то, что землевладелец становится в служебное отношение к капиталисту, а под конец совершенно даже лишается земли, которая переходит к последнему. Но этим самым уничтожается основное требование государственного порядка, состоящее в прочности поземельной собственности, требование, которое в германском мире искони порождало связь полноправного гражданина с землею, на чем основывались и обязанности его к обществу. Поэтому здесь государство во имя собственных интересов должно вступиться, ограждая землевладельца от притязаний кредиторов и охраняя в его руках поземельную собственность, которой устойчивость составляет главный залог общественного благоденствия (стр. 147-152).

Итак, землевладелец, который в отношении к фермеру являлся капиталистом, в отношении к капиталисту представляется работником, и притом то и другое в силу рокового закона. Трудно понять такую двуличность; но еще труднее согласиться с тем, что тут есть роковая необходимость. От землевладельца всегда зависит держаться относительно долгов в пределах умеренности и благоразумия; если же у него долги возрастают так, что они почти равняются доходам, то лучше продать имение, нежели оставаться в таком положении. Охотники всегда найдутся, ибо, если земля капитализируется из 2-х или 3-х процентов, тогда как капитал приносит 5, то это означает, что земля имеет такую притягательную силу, которая побуждает денежных людей помещать в нее свои капиталы даже за низкие проценты. Государству же решительно нет никакой выгоды удерживать землю в руках прежнего задолжавшего владельца и помешать ей перейти в руки другого, более денежного, а потому имеющего более средств извлечь из нее настоящую пользу. Связь землевладения с гражданскою полноправностью, которую Штейн считает принадлежностью германского племени, относится к первобытным временам или к средневековому порядку, в котором частное право смешивалось с публичным. Отличительная же черта нового государства, как весьма хорошо было выяснено самим Штейном, состоит в разделении частного права и публичного. Новое государство держится уже не сословным порядком, который присваивал землю известному классу людей; провозгласивши начало свободы, оно тем самым допускает беспрепятственное передвижение граждан из одного класса в другой, а с тем вместе и переход земель из рук в руки. Самое политическое право не связывается уже с тем или другим видом собственности. Там, где существует ценз как признак политической правоспособности, он основывается на уплате известной суммы податей, и государству совершенно все равно, кто их платит. Приобретение имущества, дающее правоспособность, оно предоставляет свободной деятельности лиц, не заботясь об их ограждении от собственной их хозяйственной несостоятельности. Такое разделение частного права и публичного, соответствующее истинным началам государственного устройства, одно отвечает и требованиям человеческой свободы, которая в неприкосновенности частного права видит главный свой оплот, а на вмешательство государства в эту область должна смотреть не иначе, как с крайним недоброжелательством и опасением. Без сомнения, разорившемуся и обремененному долгами помещику всегда приятно, если государство оградит его от притязания кредиторов; еще приятнее, если ему на общественный счет дан будет дешевый кредит, какого он не может получить от частных лиц; но это может быть сделано только в ущерб и кредиторам, и обществу.