что все остальное уже не мое. Был дом Шекспира - будет дом доктора Холла, деньги

спрячет Сюзанна, серебро возьмет Юдифь - вот уж даже следа от меня не осталось в мире!

Только имя на плите. А книги-то все равно мои! Хорошие или плохие, - а мои!. "Гамлет" -

Шекспира! - "Лукреция" - Шекспира! Сонеты - Шекспира... Что бы там ни было, никто на

них иного имени не поставит, понимаешь? Мо-е!

- Понимаю, - ответил Бербедж. - Нет, правильно сказал Христос: "Главные враги

человека - это его домашние".

- Да-да. Христос сказал именно так! - Шекспир с улыбкой посмотрел на Гроу и

покачал головой. - Но, Ричард, наш молодой коллега, может быть, еще и не женат, так не

надо бы, пожалуй, учить его такому Святому Писанию, как ты думаешь? ... Когда утром

Гроу сидел в трактире, к нему подошел рыжий, толстогубый парень в вязаном шерстяном

колпаке и поздоровался, как со старым знакомым.

- Вы что, - спросил рыжий дружелюбно, - из Нью-Плеса?

Нью-Плес - новое место, так официально назывался дом Шекспиров.

Гроу кивнул головой и подвинулся, хотя места было много. В руках толстогубого была

большая глиняная кружка. Он поставил ее рядом с локтем Гроу и уселся.

- Вот я сразу вижу - вы откуда-то издалека, сказал он. - Что, студент?.. Ну, я сразу же

вижу студент! Не из Оксфорда? А то я два года там жил у кузнеца! На все там нагляделся.

Что, к родственникам приехали?

- Нет, - ответил Гроу.

- О? Нет? - удивился рыжий. - Неужели там, в Нью-Плесе, у вас никого-никого? Ну, тогда плохое ваше дело - там ведь не разживешься! Скупые больно бабы там!

- Да ну? - как будто удивился Гроу. Ему было интересно, что говорят здесь о

Шекспире и его семье.

- Верное слово, мистер студент, верное слово, скупее их у нас нет, -что старая, что

младшая, что мужья их.

- А доктор? - спросил Гроу.

- А что доктор? - ухмыльнулся парень. - К доктору тоже без денег не суйся. Он

задаром тебе и пук сухой травы не даст. Ну конечно, если ты ему что сделаешь, - ну, коня

подкуешь или там стальные усы к шкатулке, - он заплатит. Сколько спросишь, столько и

даст. Мелочности этой бабьей у него нет. Ну конечно, все-таки как-никак, а мужчина! Но

ведь жена, жена... Ух! - И рыжий покачал головой.

- А что жена? - спросил Гроу.

Рыжий поглядел на него.

- Нет, вы правду говорите, что не родственник?

Гроу пожал плечами.

- А хотя бы и родственник был, я ведь правду говорю! - решил рыжий. - Вся в

матушку пошла. Какой матушка была необузданной, такой и дочку вырастила! Как что -

кричит, шваркает! Не подходи! - И он значительно поглядел на Гроу.

- А откуда вы знаете? - спросил Гроу.

- Вот! - усмехнулся он. - Откуда я знаю! Да весь город знает! У них знаете какие

войны бывают? Доктор, например, ехать собирается, лошадь седлает, а она из окна ему

кулаком грозит, слюной брызжет: "А я знаю, куда ты едешь! Знаю!" А что она знает? Знай

не знай - он свое дело делает.

- А отец? - спросил Гроу.

- Хозяин-то? Он в эти дела никогда не мешается! Как будто и не знает ничего! Да они

при нем и не шумят. Доктор-то его уважает. Ну как же, такого человека-то! А в

особенности, конечно, теперь! Сейчас они и день и ночь от него и не вылезают - ждут!

- Чего?

- Как чего? - удивился рыжий. - Стать хозяевами ждут. Ведь старый-то хозяин не

сегодня-завтра... того... перед престолом Господа Бога... - И вдруг спохватился. - Нет, вы

правда оттуда? Как же вы... тогда ничего не знаете?

- Да я только вчера сюда приехал, - объяснил Гроу.

- Ну, если вчера приехали, то конечно, - смягчился рыжий. - А хозяина уже видели?

Что? Сильно плох? Или к нему не пускают?

- Да нет, видел. Нет, не так чтоб уж очень плох, сказал Гроу. - Я заходил к нему, он

лежит, смеется, разговаривает.

- Да это он всегда смеется, - объяснил парень и поднял свою кружку. - Ну, за здоровье!

Это он, студент, всегда смеется! Я его ведь вот с этих пор помню. Мальчишкой был, так

помню, как он на коне приезжал.

- Так вы, значит. .

- Ну еще бы! С детских лет! Так он всегда смеется!.. Вот прошлым летом ходил он, гулял и зашел к дяде моему, в кузницу. А дядя мой его только на два года моложе. Насчет

каких-то замков они потолковали. Он говорит: зайдешь, мол, завтра, посмотришь,

сговоримся. Дядя его оставлять стал. "Нет, говорит, тороплюсь". Простился, подошел к

двери, хотел ее толкнуть, да как грохнется! Почернел, напрягся и все воздух, воздух ртом, как рыба, хватает, а грудь-то так и вздымает, так и ходит волной, волной. Ну, дядя человек

знающий, сразу по такому случаю берет его под мышки, я - за ноги, и вот кладем мы его

на лежанку. Он лежит, а грудь все ходит, все ходит. И весь побагровел, и из глаз слезы, слезы, слезы. Дядя ему два раза лицо платками обтирал. Так он с час пролежал. Потом:

"Дай, говорит, руку, хочу сесть". И сел. Дядя меня в погреб послал за медом, я сбегал, целый жбан принес. "Пей, Билл, - говорит дядя, - он у меня на мяте, целебный, сразу

лучше станет". Он взял жбан в обе руки, а пальцы дрожат, и как впился в него, пил, пил, пил - половину не отрываясь выпил. Встал, отряхнулся. "Спасибо, говорит, вылечил меня, ну, я пойду". Потом постоял, подумал и говорит: "А я о тебе вспоминал. У нас в театре

хорошую балладу сложили о кузнецах - я найду, спишу тебе ее и покажу, на какой голос

петь". А дядя-то мой когда-то первый запевала здесь у них был. Вместе к реке они все на

троицу ходили. Дядя всех там одним голосом перебивал. Ну а сейчас, конечно, где ему

петь. Он полуглухой стал в этой кузнице!" - Что ты, - говорит дядя, - я уж и тех лет не

помню, когда я пел! Ты что, забыл, сколько прошло!" Тот смеется: "А ведь и верно, забыл".

Дядя говорит: "Вот и я вижу, что забыл. Ты думаешь, что нам всем по двадцать лет". -

"Нет, говорит, про себя я так не думаю. А вот на тебя посмотрел - позавидовал, все у тебя в

руках кипит, все горит огнем. Как ты был молодым, так и остался. А я вот от своей работы

на покой запросился. Буду теперь нажитое проживать, прожитое вспоминать, у камелька

кости греть да внучат на ноге качать. Вот такое теперь мое дело". И все улыбается, улыбается, так и ушел улыбаясь! Я вот говорю, что с малых лет его помню и никогда

сердитым или хмурым не видел! А теперь вот умирает! Да! Теперь уже не пойдешь к их

колодцу за водой! И запрут, и собаку спустят! В Нью-Плесе вода знаменитая, там колодец

глубокий, до самого белого песка. Еще старый хозяин рыл. Да! Смерть - это тебе... - Он

вдруг оглянулся, понизил голос и спросил: - А королевский указ...

- Что - королевский указ? - удивился Гроу.

- А! Значит, не открыли вам всего, - кивнул головой рыжий. - Есть у него королевская

хартия на его имя. Что в ней - никто точно не знает, но только дает она большие

привилегии на все, ему и его потомкам - кого он из них выберет. Вот из-за этого у них и

спор, - парень опять оглянулся, - наследника-то мужчины нет, одни дочки, у них и

фамилия другая, вот они, значит, и сомневаются: подойдут под эту бумагу или нет? А если

нет, то прошение надо писать королю, просить, чтобы признали. А вот будет он писать или

нет - этого никто не знает. Рассердится да и не напишет. Вот и все. Вы про это ничего не

слыхали?

- Нет, - сказал Гроу и поднялся. - Ну, спасибо за разговор. Пойду, а то хватятся. До

свиданья.

- До свиданья, - кивнул головой рыжий. - Да не торопитесь, сейчас они вас не

хватятся. Сейчас они все в одном месте собрались, обсели его, как мухи пирог, затаились, прихитрились и ждут, ждут...

"Да, - подумал Гроу, выходя на улицу. - Нет, недаром сказано: "Враги человека - его