Он тряхнул меня за плечи, а я оцепенела. Горло сдавило — даже глоток воздуха не протолкнуть.

Скажи ему, ну же! Скажи!

— Катька… — он шагнул ко мне и прикоснулся губами к моему лбу, — Почему, просто объясни мне, я постараюсь понять; я смогу. Посмотри на меня и объясни, почему ты это сделала?

Я молчала. Посмотрела на него; смотрела, впитывая ставшие резкими и слишком мужественными черты лица, и не могла сказать ни слова.

Его взгляд стал твердым, челюсти сжались. Поцеловав меня в губы, оставляя слабоватый привкус соли на языке, Рома выдохнул в мой рот:

— Никогда не прощу.

Толкнул меня так сильно, что я споткнулась и чудом устояла на ногах, ошарашенно глядя на него.

Скажи!

— Никогда… — тряхнул головой и посмотрел брезгливо, — Что ты убила нашего ребенка… Никогда не прощу.

С этими словами Рома сплюнул на тротуар прямо мне под ноги. Вытер свои мокрые щеки и развернулся, на ходу запрыгивая в машину. Проехал так близко ко мне, словно хотел задавить, как гадюку; и скрылся из вида, завизжав покрышками на ближайшем повороте.

Я смотрела ему вслед, прижимая к груди сумку с вещами и с тоненькой книжкой в боковом кармане, которую выдали в женской консультации, когда встала на учет.

[1] Сеть кофеен, подающих напитки по типу Starbucks

Изнутри

17

Her skin is like velvet

Her face cut from stone

Her eyes when she’s smiling

Will never reach home

But hear how she sings

A-Ha «Velvet»

2006 г.

Свернув за угол, я прислонился боком к забору и достал пачку сигарет из кармана. Закурил, кивнув идущим в мою сторону парням.

— Здорова, — Никита хлопнул по моей протянутой ладони, и я привычным жестом сжал ее, — Слышал новость?

— Какую? — протянул я, затягиваясь и выпуская дым колечками в весенний воздух.

— Шнур Мартышку вскрыл, — Никита противно заржал, а я невольно выпрямился, ощущая, как по позвонкам пробегает противный холод, — Вся параллель в курсе. Ну и долго же она его мурыжила.

— Два месяца, — рассмеялся в ответ второй, из параллельного — кажется Саня, — Крепкая девка оказалась, даже интересно, как он ее уломал.

Вкус сигаретного дыма резко встал в горле, вместе с желчью, что поднялась из желудка вверх. Рука, которой несколько секунд назад пожал ладонь однокласснику, стала противно липкой — захотелось не просто сполоснуть под проточной водой, а оттереть с мылом и щеткой.

Молча выбросив недокуренную сигарету, я быстрым шагом пошел в школу, молясь успеть к ее приходу.

Не успел. Прозвенел звонок, и я видел, как она входит в класс — бледная, как простынь, а за ее спиной слышатся смешки.

Твари. Твари бездушные; уроды. Сжимая кулаки, я смотрел, как она прячет лицо за своими кудрявыми рыжими волосами и увидел, что несколько слезинок упали в раскрытую тетрадь — быстро и почти незаметно.

Шариковая ручка в моей руке треснула.

Сорок пять минут ада — я чувствовал это. Видел по подрагивающим плечам и видел, по застывшей фигурке, когда ей в спину прилетел комок бумаги — наверняка какая-нибудь едкая записка.

«Ты еще заплатишь за это»: молча пообещал я.

Катька вылетела из класса вместе со звонком на перемену, оставив на столе тетради и учебники, а на спинке стула — свою смешную сумку, сшитую из лоскутков разноцветной ткани.

— Кать! — крикнул я, запихивая ее вещи и закидывая их на плечо, — Мартынова, стой! — выбежал в коридор, но она уже скрылась за углом.

За спиной слышались смешки — но я решил разобраться с этим позже. Добежал до двери второго крыла, что вела в спортзал и к черному входу и застыл, прислушиваясь.

Тихие всхлипы, похожие на мяуканье котенка, донеслись снизу. Я спустился по ступенькам и нашел одноклассницу под лестницей — свернувшуюся в клубок и уткнувшуюся лицом в колени.

Бросил ее сумку на пол и уселся рядом. Попытался дотронуться до плеча, но она отстранилась.

— Уходи, — промычала, не поднимая головы, — Уйди, Громов.

— Кать, мне очень жаль, — искренне сказал, — Ты не заслуживаешь такого.

— Как видишь — заслуживаю, — огрызнулась она, вкинув подбородок.

— Он просто придурок и еще ответит за это, поверь. Ты не виновата в том, что попала в такую ситуацию. Это. Не. Твоя. Вина. — четко произнёс я.

Катя тихо хмыкнула и вытерла нос, размазав влагу по лицу. Поморщилась, а потом попросила:

— Можешь в моей сумке салфетки достать.

— Могу, — я открыл бесформенный баул и порылся в содержимом, вытаскивая пачку салфеток с запахом ментола, — Держи.

— Спасибо, — она шумно высморкалась и скомкала бумажку, а потом достала вторую и вытерла раскрасневшиеся щеки, — Почему парни такие нелогичные? Вам даешь — так шлюха; не даешь — еще хуже. Как понять?

— Не все парни такие, — нахмурился я, — Есть и порядочные.

— Ну-ну, — прислонившись к стене за головой, Катька закрыла глаза и прошептала, — Господи, еще шесть уроков. Я не переживу этот день.

— Переживешь, — я затих, услышав хлопок двери сверху и продолжил, когда чьи-то шаги стихли.

Усмехнулся, покрутив в руке свою зажигалку и спрятав ее обратно в карман — дурацкая привычка, когда нервишки шалят.

— И спрячь свои ежовые колючки — тебе не идет, — легонько толкнул ее плечом, а потом протянул руку и приобнял несильно, физически чувствуя ее боль, которую она даже не пыталась скрыть от меня за подрагивающими плечами, — Знаешь, что, — задумался на секунду и продолжил, — Ты можешь побыть здесь, а через минут двадцать подойти в актовый?

— Зачем?

Отстранившись, я привстал, наклонив голову, чтобы не удариться о нависающий над нами пролет и протянул руку. Катя выползла из-за угла и взяла мою ладонь, поднимаясь на ноги.

Справится, знаю.

— Просто сделай, как я прошу, ладно? Давай, — я подмигнул ей, протянув ее сумку, — Через двадцать минут.

Я уже поднимался по лестнице, как она меня окликнула:

— Ром, может не надо?

— Надо.

— Ладно…

Пошел во двор школы — в курилку, поджидать. Шнуров и компания уже были здесь — громко гогоча и сплевывая ядовитую харчу на землю. «Наверняка там, где были их плевки навсегда перестанет расти трава»: мысленно усмехнулся я. Знал, что следующей по расписанию у них стоит музыка, а, значит, половина класса ее прогуляет, что было мне на руку.

— Что, Гром, успокоил страдалицу-недотрогу? — хохотнул он, протянув мне ладонь, когда я подошел ближе.

Я не пожал ее, лишь смерил его внимательным взглядом. Оглядел остальных, и они отступили на шаг — знают, что сейчас будет. Встал вплотную, выхватив у него окурок и бросил в сторону, замечая мелькнувший в его глазах страх.

— Думаешь, это смешно? — прорычал, схватив его за ворот куртки, — Думаешь, над этим можно смеяться?

— Гром, ты чего я же просто, — замямлил он, — Я же просто прикалывался…

Я не стал слушать эти нелепые оправдания, просто дернул его вниз — носом на свое колено. Толпа медленно отступала назад — никто не рискнет связываться со мной. Я редко дрался; редко использовал силу или связи отца, но я мог — и все это знают. Никто не встанет на пути у Громова старшего, как и у младшего.

Мои руки были в крови, когда я отпустил Шнура. Поглядел на костяшки — кожа содрана, но моя жертва выглядела куда хуже.

— Завтра, — наклонившись, я прошептал ему на ухо, — Завтра же переводишься в другую школу. Понял?

Он кивнул — слабо и осторожно, тут же простонав — от боли, по всей видимости. Я выпрямился и достал сигарету, а закурив посмотрел на одноклассников, что молча переглядывались и стояли рядом, пока я избивал этого урода.

— А теперь идете в актовый зал и ты, — указав оранжевым огоньком на Шнура, я прищурился, — На коленях извиняешься перед Катей. Вы все — свидетели и расскажете в подробностях, как он это сделает. Слово в слово.