Вячеслав уткнулся в подушку. Она издавала луковый запах, оставленный ладонями
Ксении..
Где сейчас Тамара? Где-нибудь в овощехранилище, потому что на полях нечего делать
- грязь. Будь он с ней, он бы перебирал картошку за двоих, она бы, тепло закутанная, пела
ему.
Он услышал ее грудной, пронизанный нежностью голос. И увидел ее. Она переходила
горную речку. Он побежал к ней. На тягуне его сшибло и понесло вздувающейся водой.
Тамара швыряла в него галькой и хохотала табачным басом Леонида.
Не просыпаясь, Вячеслав понял, что уже скован забытьем, порадовался, что видел
Тамару. После он ходил среди костров. Они казались потухшими, и лишь еле заметно
высверливавшиеся в пепле ноздри указывали на то, что костры полны скрытого
устойчивого жара.
Овеянный сырым холодом, Вячеслав очнулся. На улице ревел огромный грузовик.
Узоры занавесок скользнули по стенам. В нахлынувшей тишине уловил хрипловатое
дыхание матери.
- Ты, мам?
- Вставай, кабы не опоздал на работу.
Она присела на край дивана, прислонилась холодной щекой к его затылку. Горячее
дуновение задело ухо Вячеслава.
- Папа где?
- По улицам слоняется. Беда мне с вами.
Не отворачиваясь от стены, он нашел своей рукой руки матери. В армии они
вспоминались мягкими, гладкими, невесомыми. И то, что теперь они были шершавы, со
вздутыми жилами и раздавшимися суставами, испугало его. Глубокая старость.
Приближение немощи. Тревога, как бы внезапно не умереть.
- Прости, мам.
- Чё ты - «прости»?
- Обещал спокойствие, а заставляю страдать.
- Виноватить не смею. Сам знаешь: мы с отцом убегом поженились. И моложе.
Терпления не хватает. Сами одно исделали, с тебя требуем другое... Напраслину легко
призвисти.
Леонид незаметно прокрался в комнату, включил люстру, проказливо прыгал перед
зажмурившимися Устей и Вячеславом.
Он сцапал Вячеслава за ногу, потащил с дивана, беззаботно приговаривая:
- Мы пахали, ибо ночью будем резать трактора...
25
Перевозчиков еще не был отчимом Тамары, когда Вячеслав увидел его впервые.
Вячеслав выходил из квартиры, чтобы спуститься к Тамаре, которая пригласила его по
телефону мигом примчаться - ей принесли на полчаса ролик с записями поп-музыки, и тут
на лестничной площадке раздалось клацанье.
Из лифта под звяканье подковок появился незнакомый человек. По звуку подковок -
их следовало привинтить потуже - легко было предположить, что он из небрежных, но
внешность и одежда вовсе не подтверждали этого. Прическа с боковым пробором, как
отлитая, щеки и подбородок гладкущие, наверняка они были бы глянцевы до
стеклянности, если бы после бритья он не припудрился. Костюм и расстегнутый плащ
совсем новенькие, ну только что со швейной фабрики, настолько пропитались
нафталином, что дурманили своим запахом. Устя, оберегая камаевские вещи от моли,
подвешивала в шкаф мешочки с нафталином, и вещи задыхались. Плащ и костюм
коренастого человека с подковками были з а д о х н у в ш и м и с я . Позже Вячеслав узнал
о том, что одежда Перевозчикова долго находилась в камере хранения Дома молодых
специалистов, а сам он лечился в туберкулезной больнице, где Светлана
Николаевна, м а т у ш к а Тамары, работала врачом.
В кулаке, поднятом на уровень плеча, человек держал фиолетовый с черными
«коготками» георгин. Локтем другой руки он прижимал к боку огромную коробку, судя по
ее форме и шелковой, крест-накрест, ленточке, с дорогими конфетами. Человек спросил
доктора Светлану Николаевну. Его появление могло помешать Вячеславу побыть наедине
с Тамарой, потому он, не отвечая, - мимо, мимо.
Притвориться неслышащим Вячеславу ничего не стоило. Маленьким мальчиком часто
сидел дома один: мать толклась в очередях за продуктами, отец работал, сестры учились в
школе, и, когда кто-нибудь возвращался и звал его, Вячеслав притихал, словно спит или
умер.
Домашние, обнаружив Вячеслава, шумно радовались. От того, что заставил их
волноваться, а также от того, что они щекотали и обцеловывали его, Вячеслав испытывал
такое счастье, словно ему удалось полетать по комнате.
Детское невинное лукавство - повод для игры и радости - стало привычным для
Вячеслава и постепенно преобразовалось в черту характера. Он так наловчился
отмалчиваться, что те, кто обращался к нему - учительница ли, отец ли, командир ли, -
думали: он плавает в мечтаниях.
Служа в армии, Вячеслав нет-нет и вспоминал скользящую встречу с Перевозчиковым
и подчас склонялся к тому, что в той в ы х о д к е у лифта как бы выразилось его
предчувствие горя, невиноватым виновником которого стал Перевозчиков.
Года за три до появления Перевозчикова в их подъезде от Светланы Николаевны ушел
муж, отец Тамары, Заверзин. Он был умен, красив и с таким непостижимым обожанием
относился к ней, что это вызывало недоумение родственников и знакомых. Саму ее,
женщину обыкновенную, однако сознававшую свою обыкновенность, даже пугало это
обожание, как психическая ненормальность. Другие женщины для Заверзина не
существовали, разве что на стройке, да и то как рабсила: крановщицы, обойщицы,
плиточницы...
А ушел Заверзин потому, что пил запоями. Он мог держаться месяц-два, и тут не было
человека заботливей, нежней, старательней. Но наступал день, когда он оказывался утром
возле круглого и плоского пивного павильона, зовущегося в питейном обиходе «Шайбой».
Обратно он являлся ночью. Чуть тепленький. Едва позвонив в квартиру,
сразу о т к л ю ч а л с я , и Светлана Николаевна, обнаруживая Заверзина под порогом,
торопливо волокла его в кабинет.
Алкогольный вираж Заверзина продолжался не меньше недели. Увещевать и
совестить было бесполезно. Светлана Николаевна выдавала ему на день бутылку
портвейна объемом 0,75 литра, и он, довольный, оставался дома. Иначе он, если бы его
закрыли в квартире, сорвал бы замки и сбежал в «Шайбу».
Пил он глоточками, лежа на тахте «при параде»: в праздничном костюме, в
нейлоновой сорочке с черным галстуком, в чешских мокасинах. Отнюдь не из-за того, что
страдал в это время бессонницей, он неутомимо читал: разряжал тоску по книгам.
Отхлебнет портвейна - и дальше читать или тормошить голубоглазого сиамского кота
Мишку. Престранный был этот Мишка! Ел только сырую треску. Другой рыбы и всякой
прочей еды ему на дух было не нужно. Даже от сливок морду отворачивал. В дни, когда
Заверзин ублажался вином и книгами и когда Светлана Николаевна с Тамарой всего лишь
на минутку заглядывали к нему, Мишка неотлучно находился при нем. Заверзин
бодрствует, и Мишка недремен, Заверзин прикорнет, и Мишка забудется, да не как-нибудь:
сидя у хозяина на груди, уткнувшись лбом в лацкан пиджака. Зато уж ценил Заверзин
Мишкину привязанность! По шторам взбирается кот на карниз - хоть бы не сорвался,
дерет обшивку на тахте - ладно, не на век покупали, возьмется руки ему царапать -
пожалуйста, паши до крови.
Догадываясь, что противен жене и дочери во время запоя, и сознавая, что доставляет
им тяжелые нравственные страдания, Заверзин наконец-то решил освободить их от самого
себя. Взял Мишку и ушел, а немного погодя уехал на строительство рудообогатительного
комбината. Впервые он понаведался на бывшую квартиру именно в тот день, когда туда с
цветами и коробкой конфет явился Перевозчиков, чтобы выразить матери признательность
за спасение: она излечила его от туберкулеза. А Вячеславу казалось, что он явился для
знакомства с Тамарой. Светлана Николаевна, похоже, не хотела сходиться с
Перевозчиковым, пока он не о п р е д е л и т с я п о о т н о ш е н и ю к Т а м а р е .
Тамара сердилась: мать должна любить только ее отца, никакого другого мужчину в