о бесстрашной, сжигающей душу дотла.

Я ее, как сейчас, никогда не звала.

Отыщи меня в этой февральской степи,

в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.

Если трудно со мной - ничего, потерпи.

Я сама-то себе временами не рада.

Что мне делать, скажи, если сердце мое

обвивает, глубоко впиваясь, колючка,

и дозорная вышка над нею встает,

и о штык часового терзаются низкие тучи?

Так упрямо смотрю я в заветную даль,

так хочу разглядеть я далекое, милое

солнце...

Кровь и соль на глазах!

Я смотрю на него сквозь большую печаль,

сквозь колючую мглу,

сквозь судьбу волгодонца...

Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мной

у ночного костра - он огромный,

трескучий и жаркий,

где строители греются тесной гурьбой

и в огонь, неподвижные, смотрят овчарки.

Нет, не дома, не возле ручного огня,

только здесь я хочу говорить о любви.

Если помнишь меня, если понял меня,

если любишь меня - позови, позови!

Ожидаю тебя так, как моря в степи

ждет ему воздвигающий берега

в ночь, когда окаянная вьюга свистит,

и смерзаются губы, и душат снега;

в ночь, когда костенеет от стужи земля, -

ни костры, ни железо ее не берут.

Ненавидя ее, ни о чем не моля,

как любовь беспощадным становится труд.

Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.

Это все про любовь. Это только она.

1952

3

О, как я от сердца тебя отрывала!

Любовь свою - не было чище и лучше -

сперва волго-донским степям отдавала...

Клочок за клочком повисал на колючках.

Полынью, полынью горчайшею веет

над шлюзами, над раскаленной землею...

Нет запаха бедственнее и древнее,

и только любовь, как конвойный, со мною.

Нас жизнь разводила по разным дорогам.

Ты умный, ты добрый, я верю доныне.

Но ты этой жесткой земли не потрогал,

и ты не вдыхал этот запах полыни.

А я неустанно вбирала дыханьем

тот запах полынный, то горе людское,

и стало оно, безысходно простое,

глубинным и горьким моим достояньем.

...Полынью, полынью бессмертною веет

от шлюзов бетонных до нашего дома...

Ну как же могу я, ну как же я смею,

вернувшись, «люблю» не сказать по-другому!

1952-1960

4

...И вновь одна, совсем одна - в дорогу.

Желанный путь неведом и далек,

и сердце жжет свобода и тревога,

а в тамбуре - свистящий холодок.

Как будто еду юности навстречу...

Где встретимся? Узнаю ли? Когда?

Таким ли синим будет этот вечер?

Такой ли нежной первая звезда?

Она тогда была такой. Несмело,

тихонько зажигалась в вышине,

и разгоралась, и потом летела

все время рядом с поездом - в окне.

А полустанок, где всегда хотелось

вдруг соскочить

и по крутой дорожке

уйти в лесок, сквозной, зелено-белый,

и жить вон в той бревенчатой сторожке?

А пристань незнакомая, ночная,

огни в воде, огни на берегу...

Там кто-то ждет, и я его не знаю,

но даже издали узнать смогу.

Еще минута-подойдет и скажет:

«Ну, наконец ты здесь! А я - к тебе».

И я сначала не отвечу даже,

я только руки протяну судьбе.

Пусть этого не будет, пусть,

но может,

ведь может быть?!

И, сердце веселя,

все обещает счастье, все тревожит

в пути к труду, большому, как Земля.

Мне встретится ль такой же полустанок,

такая ж пристань, с той же ворожбой,

мне, знающей давно, что не расстанусь

ни с городом, ни с домом, ни с тобой?..

* * *

...И все-таки я юность повстречала -

мою, прекрасную, но ставшую иной:

мы встретились у черных свай причала,

в донской степи, завьюженной, ночной;

там, где до звезд белы снега лежали,

там, где рыдал бубенчик-чародей,

где ямщики под песню замерзали,

под ту, что нет печальней и светлей.

Не в той юнгштурмовке темно-зеленой,