Вернувшись домой, Джон кричал:

— Я полон возмущения и отвращения к такой вопиющей несправедливости! Мы не освободимся от плохих законов, терроризируя жен и детей. В Фолмауте Джонатан Сиуолл порицал меня латинской фразой «действовать чужими руками — значит обрекать себя». Он имел в виду, что я в той же мере виновен, как любой другой, на деле участвовавший в нападении. Больше всего он обозлен тем, что я согласился стать членом Конгресса. Он утверждал, что, участвуя в заседаниях в Филадельфии, я стану ренегатом, встав на путь, откуда нет обратной дороги.

Джон встал, принялся шагать по комнате.

— Я вступил на эту тропу давно, возможно, тогда, когда услышал зажигательную речь Джеймса Отиса в шестьдесят первом году против предписаний, но, несомненно, еще до шестьдесят пятого года и закона о гербовом сборе — ведь тогда я провел бессонную ночь.

— В тревоге?

— В изумлении. Относительно идеи, осенившей меня. Написать историю противоборства между Британией и Америкой, начиная, скажем, с вступления на трон Георга Третьего, или, быть может, назначения в Массачусетс губернатора Бернарда.

Абигейл улыбнулась про себя.

— Беспокоишься? — поддразнил Джон.

— Удивляюсь. Ты скорее творишь историю, чем пишешь ее.

Момент отъезда на Конгресс приближался. Они прошли через свои зеленеющие поля, поднялись на Пенн-Хилл. На западе пылал закат, прямо перед собой они видели парусные лодки и зеленые острова в заливе.

— Нэбби, должен признаться, что ощущаю свою неподготовленность к этому важному делу. Не знаю качеств людей, составляющих двор Великобритании, а также людей, образующих нацию. Не обладаю полнотой знаний в области искусств и наук, особенно права и истории, географии и коммерции, военного дела и жизни, необходимой американскому государственному деятелю в настоящее время, какая требовалась британскому или римскому генералу.

— Ты подготовлен, как никто другой в нашей колонии.

— Возможно. Но наше образование в Новой Англии недостаточно, чтобы воспитать такие высокие качества.

Если ему не хватало образования, чтобы считать себя молодым Демосфеном[22] или Питтом, то советов он наслушался.

— Лучший совет я получил от моего старого друга Джозефа Хоули из Общего суда, — сказал он Абигейл. — Он учил меня быть терпеливым, умеренным и отважным. Самое главное, по его мнению, поскольку это первый континентальный конклав за десять лет, тщательно избегать всего, что вызывает отвращение, отчужденность, холодность или безразличие.

— Он мудрый человек, — заметила она.

— Он предупреждал нас, представителей Массачусетса, против высокомерия и превосходства. Мы не должны задевать чувства делегатов иного происхождения и религии. Он опасается, что в других колониях существует представление, будто патриоты Массачусетса попытаются диктовать, займут надменную позицию из-за свойственного им тщеславия и самодовольства.

— Поступишь ли ты так, Джон?

Солнце заходило, смеркалось. Он положил свою руку на ее плечо. Они пошли вниз по знакомой тропе.

— Утверждаю, что наш характер хорош в той мере, в какой плохо наше настроение. У меня нет самомнения на собственный счет. Что касается нашей породы, то мы — островитяне, мы считаем нашу религию единственной, нашу новоанглийскую культуру выше всех остальных, а себя единственным истинно нравственным народом в мире.

— Ты не должен даже думать о подобном в Филадельфии.

— Не должен. Мы либо сможем добиться свободы, сосуществуя с нашими собратьями-колонистами, как бы они от нас ни отличались, либо над нами будут господствовать англичане, пусть схожие с нами.

Они прошли мимо родительского дома, увидели мать Джона и мистера Холла, ужинавших на кухне. Около их собственной пристройки Абигейл неожиданно прильнула к нему:

— Джон! Три-четыре месяца без тебя! Заботиться о детях, двух фермах, наших долгах. Ты должен совершить добрые дела, чтобы возместить все это.

Он поцеловал ее, словно прося прощения.

— Постараюсь, душенька. Сделаю все, что должен, по словам Джозефа Хоули. Буду думать о тебе и о малышах и буду самым скромным человеком на грешной земле Господа Бога.

19 августа 1774 года, во вторник, в полдень, Абигейл уехала в Бостон для участия в церемонии отъезда на Конгресс. Проезжая вдоль пристаней, она впервые увидела оккупированный город. Вид плотного кольца военных кораблей отозвался болью в ее сердце. Флагманский корабль стоял на якоре между верфью Лонг и верфью Хэнкока, корабль «Тамар» — у входа в Броад-Саунд, «Лайвли» — у губернаторского острова, «Кансо» — между Чарлзтауном и паромами Уиннисеммет, а «Галифакс» преграждал реку Чарлз.

Дядюшка Исаак мрачно заметил:

— Позвольте взять вас в путешествие по Британии!

Прогуливаясь по городу, они видели королевских уэльских стрелков, ставших лагерем на холме Форт. Солдаты четвертого и пятого полков, в основном лондонцы, разбили свои палатки на общинной земле. Тридцать восьмой и сорок третий полки, солдаты которых в красных мундирах были набраны в северной части Англии, разместили свои лагеря на равнине около работного дома. Сделав остановку на перешейке Нэк, они увидели передовую группу пятьдесят девятого полка, высадившегося в Салеме и начавшего строить укрепления с целью изолировать Бостон. Возвращение домой, на Бикон-стрит, на заходе солнца было мрачным и безмолвным.

Компания собралась после ужина. Их друзья также были в подавленном настроении. Сидя вокруг стола, они щелкали орехи, смаковали мадеру и, казалось, не решались выразить словами свои мысли. Будет ли Конгресс добиваться независимости? Попытается ли он сбросить частично или полностью правление короля Георга III и парламента? Намерены ли участники Конгресса образовать постоянное американское правительство, учрежденное тринадцатью колониями? Джон сказал спокойно:

— Мы собираемся в Филадельфии, чтобы найти ответы на эти вопросы.

Ее муж был осторожен, но за столом нашелся человек, казавшийся явно несимпатичным. Это был ее молодой кузен Исаак Смит-младший, двадцати пяти лет от роду, готовый к сану священника, начитанный и умеющий красиво говорить, с безупречными манерами, получивший основное образование в Англии и бывавший там не раз. Он был среднего роста и средней упитанности, с внимательными зелеными глазами, его светлые волосы свисали на лоб. Он сидел с вопросительно поднятой бровью, словно прислушивался к беседе чужих ему людей. Исподтишка наблюдая за ним, Абигейл поняла, что он раздражает окружающих. Ее дядюшка Исаак и тетушка Элизабет были страстными патриотами, щедро отдававшими свои время и деньги любому движению, связанному с «Сыновьями Свободы».

Джошиа Куинси-младший появился позже. В прошлом году он тяжело болел, и доктор Коттон Тафтс, опасаясь смертельно опасного в семействе Куинси туберкулеза, отправил его на судне в Южную Каролину, в Чарлзтон. Джошиа поправился под теплым солнцем, а затем совершил поездку верхом вдоль побережья. Теперь он выглядел загоревшим, оживленным, его глаза сверкали. Джошиа поднялся в спальню, где в нише размещались книги и стоял письменный стол, за которым занималась Абигейл во время ежегодных наездов. Джон закрыл дверь.

— Джошиа, ты готов отплыть?

— Примерно через месяц.

— Хорошо. Эта миссия весьма деликатная. Попытайся убедить министров и членов парламента, что мы не безответственные люди или горячие головы, какими изображают нас Бернард и Хатчинсон. Убеди их в том, что мы хотим быть в единой семье и что наша цель на Филадельфийском конгрессе не зачинать драку, а установить прочный мир.

— Приложу все силы, Джон.

Джон повернулся к своей жене:

— Ты, Абигейл, и жена Джошиа, помимо членов комитета знаете, зачем он едет в Лондон. Если британцы заранее узнают, что он представляет Конгресс, они арестуют его или же отошлют назад.

Он вновь повернулся к Джошиа:

— Нам достаточно твоей доброй воли. У тебя великое имя, ты защищал капитана короля и его солдат, ты способный адвокат. Ты обладаешь харизмой, у тебя есть деньги, и ты джентльмен. Такую комбинацию не смогут побороть британцы.