Она вошла в гостиную: ее украшали богатый турецкий ковер, стены, обшитые панелями из тика, черные лакированные шкафы, столы и кресла, привезенные из Китая. Высокие окна выходили на огороженный каменной стеной дворик, потолок рассекала балка, обшитая тиковым деревом. Посередине балки висел стеклянный шар, привезенный, по словам дедушки, из Персии. В выпуклых зеркалах отражались портреты тетушки и дядюшки, принадлежавшие кисти Джона Синглетона Копли. За задней стеной дома простирался большой сад, а еще дальше — площадка, на которой дядюшка Исаак содержал своих любимцев-животных.

Тетушка Элизабет спустилась по лестнице вниз и тепло обняла Абигейл. Она была невысокой женщиной с пышной грудью и розовыми щеками и обладала приятными манерами, унаследованными от отца, Эбенезера Шторера, пользовавшегося уважением всего Массачусетса.

Она отвела Абигейл в свою спальню, которую всегда уступала племяннице. Абигейл протестовала и говорила, что не хочет лишать тетушку ее собственной кровати, но Элизабет получала удовольствие, делая приятным для племянницы пребывание в ее доме. Это была простенькая комната, в которой стояла кровать с балдахином на четырех стойках. Абигейл привлекла ниша для чтения, в которую были встроены удобный письменный столик и книжные полки. Окно комнаты выходило в сад, и из него был виден зоопарк дядюшки Исаака. Дядюшка Исаак разрешил ей принести сюда из нижней библиотеки ее любимые книги, преимущественно описания путешествий, исследований и происшествий, позволявшие Исааку заочно побывать в странах, откуда он импортировал деготь, скипидар, пробку, специи, слоновую кость, какао. Здесь она прочитала «Поездки по Франции и Италии» Смолетта, «Естественную историю Норвегии» Понтоппидана, «Описание Востока» Покока и впервые представила себе, как живут в других странах и в иное время.

Дядюшка был миниатюрной копией ее отца, словно родители исчерпали весь материал на девятом ребенке.

— Дядя Исаак, я приехала, чтобы доверительно поговорить с тобой.

— Если ты планируешь открыть лавку или построить судно, могла бы найти лучшего советника.

— А также другие пути, дядя. Это по поводу Билли. Папа пытается воспитать его по своему образу и подобию, но Билли не книгочей. Папа говорит, что Билли должен получить образование в Гарварде. Билли грозится убежать. Ты добился успеха, не обучаясь в колледже, и тебя считают преуспевающим торговцем в Массачусетсе.

Исаак был польщен; он любил своего старшего брата и гордился тем, что преуспел, не обладая преимуществами Уильяма.

— Ну, Нэбби, ты обхаживаешь своего беззащитного дядю, а это значит, что хочешь добиться от меня чего-то особого. Выкладывай начистоту.

— То, что я стараюсь купить, дядюшка Исаак, — это счастье для Билли. Он так несчастлив дома. Он умный и честный, ему будет здесь хорошо, если ты возьмешь его подмастерьем в свое дело.

— Знает ли твой отец, что ты делаешь?

— Нет.

— Он может обидеться.

— Да, но если Билли сбежит в Огайо-Вэлли, папа будет еще хуже себя чувствовать.

— По правде говоря, я хотел бы поднатаскать племянника. — Исааку нравилась идея, что единственный сын брата Уильяма предпочитает жить с ним и последовать его примеру. — Нашему Уильяму и Исааку-младшему шесть и двенадцать лет, а мама настроила их уже на Гарвард. Билли без образования и я, мы имеем много общего. В следующий раз, когда дома возникнет спор, убеди своего отца привезти ко мне Билли.

Джон Адамс постучал в дом Смита вскоре после ланча. День был ясный и прохладный, мостовая подсыхала после небольшого дождя. Они шагали быстро, но не спеша, поскольку у них не было определенного плана. Он вел ее под руку, немного по-хозяйски, подумала она, но ей было приятно идти рядом с таким проводником. Бостон сгорал дотла раз десять. Каждый раз город перестраивался в лучшем вкусе и из более прочных материалов. Ставший третьим крупнейшим городом колонии после Филадельфии и Нью-Йорка, он насчитывал две тысячи домов и более пятнадцати тысяч жителей. С птичьего полета город мог показаться схожим с неудачно склеенным бумажным змеем: пруд Милл размещался по одну сторону его головы, а гавань — по другую, основная часть города раскинулась от Бартонс-Пойнта на севере к Роуз-Уорфи на юге, а далее к Роксбери город сужался на полосе земли, называвшейся Бостон-Нек.

На площади они прошли мимо садовой лавочки для сплетниц и любителей посудачить, рядом раскинулся небольшой прудик. Над ними маячила сигнальная башня. Они повернули и пошли по склону к Скул-стрит и Кингс-Чапель — первой епископальной церкви, построенной в Бостоне.

— Эти бостонцы — сварливые люди, — прокомментировал Джон. — Они настроены против квакеров, которых вешали на площади, равно как и против католиков. Они с трудом терпят единственную церковь английской конгрегации. Им нравится сражаться между собой, они, несомненно, находят это более приятным и не требующим многих жертв.

Через квартал по Корнхилл-стрит они подошли к книжной лавке «Уортон энд Боуес». Джон Адамс сказал доверительно:

— Здесь я транжирю свои тощие сбережения.

Две трети домов Бостона представляли собой деревянные, в несколько этажей строения, остальная треть — кирпичные, в хорошем архитектурном стиле. Главные улицы города были широкими, добротно вымощены булыжником, между ними извивались многочисленные узкие и грязные проезды. Метрополия давно считалась богатым центром Новой Англии. Здесь строились суда, отсюда они направлялись во все уголки мира, чтобы доставить товары из Вест-Индии и с Востока; небольшая часть товаров предъявлялась в соответствии с законами, но большая часть контрабандным путем обходила британскую таможню, и поэтому прибыли достигали баснословных размеров, и благодаря этому на обсаженных деревьями площадях Боудойн и Сколлей вырастали большие здания, славившиеся коврами, предметами искусства и дорогостоящей мебелью.

— Можете ли вы привыкнуть к такому страшному шуму? — спросила Абигейл.

Отвечая ей, он возвысил голос, так громко цокали подковы по булыжной мостовой и грохотали окованные колеса повозок. Шум дополнялся более приятной и мелодичной какофонией разносчиков лекарственных снадобий, расхваливавших свой товар; рыботорговцев, продававших рыбу из садков; фермеров, предлагавших молоко, налитое в баки на двухколесных тачках; замазанных сажей трубочистов, кричавших резкими голосами; городских глашатаев, объявлявших время и новости; колоколов, призывавших на церковную службу, на собрания, в школу, на тушение пожара; торговцы с сумками за спиной на той и другой стороне улицы привлекали покупателей звоном ручных колокольчиков.

Джон и Абигейл продолжали прогуливаться по Корнхилл-стрит, мимо городской ратуши к Фанейл-Холл, сгоревшему год назад: от него остались лишь наружные стены из красного кирпича. Этот дом долгое время был центром Бостона: на первом этаже находились когда-то лавки, в которых продавалась различная снедь, ношеное и годное к использованию белье, а наверху — большой зал, где проходили собрания и каждый, «подлежавший обложению налогами на поместье в размере двадцати фунтов», имел право выражать свою точку зрения и голосовать. Пожарище было расчищено, но строительство еще не велось. Лишь торговцы, которым обещали бесплатную аренду в случае восстановления ими своих лавок, копошились в подвалах и в ларьках на первом, на уровне улицы, этаже.

Джону Адамсу захотелось пройти по узкому проулку Дамнейшн-Алее на Кинг-стрит. Через несколько шагов они оказались перед таверной «Виноградная гроздь» на Макрил-Лейн. В окрестных лавках было много красивых товаров, происхождение которых легко угадывалось: английских, голландских, французских, итальянских, испанских.

— Взгляните на эту превосходную карету с шестеркой ухоженных лошадей и лакеями в ливреях! — крикнул Джон, показывая на экипаж, проехавший по улице. — Посмотрите вон туда, на тех мужчин в заломленных шляпах, в желтых и зеленых сюртуках. Представляю себе: Лондон должен быть чем-то вроде этого.