Люба сидела словно сосватанная за нелюбимого. Грустная, задумчивая. В мыслях она прощалась с Сергеем Сергеевичем. «Он был для меня всем: и отцом, и наставником... И люблю я его, как прежде. И буду любить!.. Но неужели он не догадывается? Не может быть... Но пусть не судит строго... Наверное, молодости моей испугался. Сказал бы только — на край света за ним пошла!.. Если его уволят, он, конечно, здесь не останется... Да, важные проблемы решал ты, Сергей Сергеевич, но не смог в мое сердце заглянуть!.. Фу, что за глупые мысли? Чужому счастью завидую, бессовестная! У него ведь жена есть. Вон — рядом. И, как всегда, искоса поглядывает на меня...»

— Сергей Сергеевич, а как с главным инженером? — спросил Остап. — Не подобрали еще?

Прорабу не безразлично, кто будет главным инженером, с кем ему придется работать. Настоящий главный инженер — мозг предприятия.

— Из Москвы привезу, — улыбнулся Григоренко.— Или сам главным приеду, если доверят...

— Послушайте, мужчины, здесь не производственное совещание, — сказала жена Боровика. — Давайте лучше споем!

— Может, какую-нибудь довоенную, — предложил Григоренко и сам начал: — «Утро красит нежным светом...»

Спели несколько песен.

— Да, любим мы довоенные песни, — задумчиво произнес Боровик. — В них что-то чистое, светлое...

Вскоре мужчины вышли из-за стола покурить.

«Странно, — думал Остап, — не прошло и двух лет, как прибыли мы сюда в одно время с Григоренко. А оглянешься назад, сколько хорошего, удивительного произошло. Все, даже мелочи кажутся полными особого смысла. Не зря то и дело слышится: «А помнишь?», «А ты помнишь?» Да как не помнить! Пройдут годы, а вспоминаться все будет».

Разошлись рано. Вечер прошел как-то скованно.

Григоренко понимал, что причиной этому был его отъезд. Ему было и приятно, и неловко.

Сестра подняла Сергея Сергеевича рано, как только куранты пробили шесть утра. Накормила завтраком и сказала:

— Ну, в добрый час, братик!

Стояло чудесное утро. Воздух свежий, прохладный. За ночь все припорошило свежим снежком. По светлому небу проплывали редкие, с розово-золотистыми краями, освещенные низким солнцем растрепанные облака.

В телеграмме было сказано, что Григоренко должен явиться в главк, к Шеру.

Этого вызова с нетерпением ждал не только Сергей Сергеевич. Ждали и сотрудники комбината. Ждали и думали: кем же возвратится Григоренко из Москвы? Многие предполагали, что его освободят. Иначе не вызвали бы — приказ с выговором можно и по почте прислать.

«Через час все выяснится, — раздумывал Григоренко.— Да что там!.. Все давно решено, только я не знаю. Ну ничего, осталось недолго ждать».

Сергей Сергеевич вышел из троллейбуса за две остановки до главка. Решил немного пройтись. Рано еще. Торчать у дверей главка не к чему. Шагал медленно. Тревожные мысли не оставляли его.

Нет ничего тяжелее директорских обязанностей. Вот, к примеру, водитель. Отработал восемь часов — и до свидания. Сам за себя отвечает. Или продавец. Если ты вежливый, предупредительный, честный — будешь пользоваться уважением. Не так уж много у продавца обязанностей, чтобы не справиться. А директор? За что только он не отвечает! Если бы только за план. За тысячи разнообразнейших дел директор в ответе. Ради дела приходится иной раз даже законы обходить. А это очень тяжело. Нет ничего хуже, когда знаешь, что нарушаешь закон, хотя и в интересах дела. «Директор предприятия— хозяин!» — часто повторял на совещаниях секретарь горкома партии Громов.

Если смотреть со стороны, то это действительно так. Хозяин! И не только «со стороны». «Положение о государственном социалистическом производстве» дает директору право самостоятельно решать многие вопросы.

«Решать?! — усмехнулся Сергей Сергеевич. — «Положение» позволяет... А инструкции министерств, ведомств? Сколько их появилось за это время. Руководителей предприятий просто засыпали разными инструкциями, дополнениями, изменениями, разъяснениями. Вот и получается: куда ни глянешь — «нарушил». Как же работать?..»

Его обогнали двое юношей с девушками. У девушек — цветы. Живые цветы. Не иначе как на кладбище идут. Вот оно, Ваганьковское. На нем похоронен Сергей Есенин. Григоренко часто корил себя за то, что ни разу не побывал на могиле поэта. Всегда времени не хватало. Все на потом откладывал. «Но сегодня обязательно схожу, — решил Сергей Сергеевич. — Когда еще выпадет такой случай». Он взглянул на часы. До приема пятьдесят минут. Идти до главка минут семь-восемь. Не больше. «Вот прямо сейчас и зайду», — решил Григоренко.

Кладбище начиналось большим памятником. Кому же это? Прочитал: «Драматический писатель...» Нет, фамилия не знакома. Но, наверное, в свое время славился. Иначе не соорудили бы такой памятник. Да-а, многое забывается...

Вот и могила Есенина. Холмик, гирлянды, живые цветы. Их совсем недавно в открытый грунт высадили. Они еще не видели снега. Посадили их в определенном порядке. Выше, у самого постамента, — темно-синие, почти черные, потом посветлее и, наконец, желтые — с золотым ободком. По самому краю могилы разрезают зеленый ковер бледно-зеленые лезвия декоративной серебристой травки.

Рядом с могилой насыпан свежий желтый песок. У загородки врыта в землю низенькая скамейка. Все — и скамейка, и ограда — покрашено в голубой цвет. Похоже, что само небо окрасило их.

Подойдя к ограде, Сергей Сергеевич задумался, стараясь представить то далекое время, когда жил поэт.

Вокруг тишина, покой...

«Что это я?.. — вдруг опомнился Григоренко. — Пора идти, чего доброго, опоздаю...»

Как ни торопился Сергей Сергеевич, но он действительно опоздал. Минут на десять... Секретарь Шера, увидев директора Днепровского комбината, улыбнулась ему, как старому знакомому, протянула маленькую руку.

— Приехали? Вот и хорошо, — сказала она приветливо.— У Мирона Моисеевича сейчас два генерала. Подождите немножко. Думаю, военные долго не задержатся. Ну, как доехали? Какая у вас погода? Наверно, еще тепло? Говорят, у вас Новый год без снега встречают. Правда?

— Наведывался и к нам снег, — ответил Григоренко.

— А у нас больше месяца лежит.

«Что это она так приветлива? Жалеет, что ли?»

Секретарь оказалась права — военные вскоре вышли.

— Теперь можно зайти? — спросил Григоренко.

— Да. Заходите, — и секретарь одарила его сияющей улыбкой.

Начальник главка вышел из-за стола навстречу Григоренко.

По серьезному лицу и глубоко спрятанным за густыми бровями глазам Шера трудно понять, как он настроен. И по пожатию руки не определишь. Оно, как всегда, твердое, приветливое.

— Приказ получили? — спросил Шер, садясь в кресло.

— Нет.

— Пришлось вас, товарищ Григоренко, строго наказать.

«Наказать, — отметил про себя Сергей Сергеевич.— Значит, не сняли...»

— Особенно возмущался министр тем, что передали в аренду дробильную установку. И еще: эти пять тысяч кубометров загрязненного щебня! В нашем министерстве его не хватает, а вы сельскому хозяйству отдаете, колхозам! Щебень сильно загрязнен?

— До десяти процентов.

— Наши строители взяли бы такой щебень?

Григоренко пожал плечами. Откуда ему знать, взяли бы они или не взяли. Иногда из-за двухпроцентной засоренности рекламации подают на продукцию да жалобы пишут.

— Почему получался такой щебень?

— Жаль было грязный гранит в отвал выбрасывать. Ведь камень тоже денег стоит. Вот и передробили на щебень. На свою беду, как теперь оказалось.

— Согласен, колхозам помогать надо, но не в таких размерах. Понимать нужно: ведомственные интересы... Партийные органы, и даже ЦК республики, за вас горой. Однако, не накажи вас, весь щебень отдадите области. Спасли себя от худшего — вы сами. Тем, что прирост продукции обеспечили. Когда министру доложили, что выпуск щебня увеличен более чем на четыреста тысяч кубометров, он сразу подобрел. Гранитные плиты тоже помогли. Да и председателя комиссии вы чем-то очаровали... По правде говоря, после проверки вашего комбината и нам досталось... А как дела с заводом вторичного дробления?