— Понимаю, — говорит Уолт.

— Вот почему любое заявление о квадратных кругах обязательно должно быть липовым. Квадратные круги непостижимы, они буквально немыслимы, так что любое заявление об "их" существовании должно быть просто словами без значения.

— Я понял, — говорит Уолт. — Если мы даже не можем себе это представить, тогда по-нашему что вообще существует или не существует?

— Именно, — говорю я.

Несколько секунд мы оба просто наслаждаемся тишиной, затем я снова возвращаюсь к пространству.

— Итак, ещё раз, если мы заявляем, или даже думаем о возможности независимого физического пространства, мы сначала должны представлять его. Другими словами, мы должны сформировать представление в своей голове о том, что, как мы предполагаем, существует.

— Это понятно.

— Итак, образ пространства это своего рода картинка того, что, как мы думаем, существует вне нашего восприятия. Но откуда мы взяли это представление о пространстве?

— Из нашего опыта? — предлагает Уолт.

— Да, конечно! — говорю я. — Но теперь, что если наше представление о пространстве это просто как любое другое наше представление, которое мы можем себе представить — что если пространство это просто элемент нашей собственной субъективности? Что если пространство это как цвет? Что если оно не является чем-то, что воспринимается, но его природой является исключительно само восприятие? Что из этого следует?

— Ну, не знаю, — произносит он после тяжкого раздумья.

— Вернёмся к этому вопросу позже, а сейчас посмотрим, откуда же именно возникает это представление о пространстве, окей?

— Окей, — откликается он.

***

Я делаю паузу, чтобы собраться с мыслями. Это очень не просто передать в словах, и мне нужно время, чтобы понять, как лучше это сделать. Проходит несколько секунд, и я, прочистив горло, начинаю объяснять.

— Нельзя не заметить, как явления, или то, что появляется в нашем восприятии, имеют пространственную протяжённость — то есть растянуты по всему полю нашего сознания в трёх направлениях, — говорю я Уолту.

— Разумеется, — отвечает он.

— Но дело вот в чём: мы можем знать заранее, что явление будет растянуто, даже ещё не видя его.

— Как так? — говорит Уолт, явно заинтригованный, куда это я клоню.

— А вот как, — говорю я. — Как можно сказать о чём-то, что оно появилось, если оно не имеет протяжённости?

Он немного думает.

— Хмм, полагаю, нельзя, — говорит он.

— А это должно означать, что протяжённость является неотъемлемой частью того, что значит появляться, верно?

Он думает ещё.

— Полагаю, это верно.

— Итак, объект должен как-то появиться, чтобы мы вообще могли говорить о появлении — и способ его появления растянут в трёх направлениях, образуя объём или "пространство".

— И это означает...

— …что кружка перед тобой не появляется в пространстве — но мы извлекаем нашу концепцию "пространства" из направлений, вдоль которых она растянута.

Уолт не спеша внимательно изучает кружку на столе перед ним.

— Значит, ты говоришь, что нет "пространства" и вещей, появляющихся в нём — но эта протяжённость явлений образует "пространство" как таковое? — спрашивает он.

— Всё верно.

После недолгого молчания Уолт заговаривает снова.

— Ты говоришь, что кружка и есть пространство? — спрашивает он.

Я произношу кульминационную фразу.

— Это именно то, о чём я говорю.

***

— "Пространство" не существует независимо от явлений, так же как женская фигура не существует независимо от её тела, — объясняю я Уолту. — Двойственность между пространством и вещами в нём чисто концептуальна. Пространство и явления никогда не бывают отдельно — это не две разные вещи — но пространственная протяжённость это составная часть явления как такового и должна служить отличительным признаком, характеризующим явление как явление. Ибо как можно говорить о появлении чего-то, если это не имеет протяжённости? Иметь протяжённость это суть того, что означает вообще появиться.

Я даю этому усвоиться, прежде чем продолжить.

— И пространство никогда не бывает одним, без явлений. Мы даже не можем помыслить о пространстве, не вообразив что-либо в нём, даже если это всего лишь чернота. Когда мы пытаемся представить себе абсолютно пустое пространство, на самом деле мы думаем о какой-то части явления, обычно об обрывке черноты, который, естественно, имеет протяжённость — так как в противном случае это вообще не было бы явлением.

Проходит несколько секунд, пока Уолт собирает всё воедино.

— И из протяжённости явлений мы извлекаем наше представление о пространстве? — спрашивает он.

Моя улыбка говорит обо всём. Молодец, парень.

***

— Итак, теперь мы можем увидеть здесь логику, — говорю я. — Так как явления и их протяжённость нераздельны — протяжённость является фундаментальным качеством для того, чтобы явления вообще были явлениями — и кроме того, явления есть ни что иное, как их восприятие, теперь мы можем раскрыть единственную реальность, которую имеет "пространство".

— И это? — спрашивает Уолт.

— Это просто элемент самого восприятия, — говорю я.

Уолт выглядит сбитым с толку.

— Не уверен, что понял, — говорит он.

Это меня в общем-то не удивляет. Я не ждал, что он тут же всё ухватит. Никто не понимает это с первого раза.

— Хочешь пройтись ещё разок?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, — говорю я. — Ранее я уже показал, что явления — цвета, звуки, ощущения и т.д. — это не то, что воспринимается, но являются самим восприятием, помнишь?

— Да, нет видения и видимого, — отвечает Уолт, — есть только видение, только чувствование, только слышание и так далее.

Я киваю.

— Отлично. Теперь, мы не видим "пространство", так же как мы не видим "цвет". Пространство это не то, что мы воспринимаем — но это форма, которую принимает восприятие, та самая форма, которая в первую очередь образует восприятие.

Уолт всё ещё выглядит смущённым.

— Давай я скажу по-другому, — говорю я, делая паузу на пару секунд, прежде чем начать снова объяснять. — Пространственная протяжённость это не просто то, без чего не может быть восприятия, оно является таким внутренним сущностным элементом того, что значит быть восприятием вообще, что без него восприятие не может больше рассматриваться как таковое. Без этого пространственного аспекта восприятие больше не будет восприятием.

Похоже, теперь до него дошло.

— Другими словами, — говорит он, — эта протяжённость в трёх направлениях и делает восприятие тем, чем оно является.

— Правильно. Протяжённость ощущения образует то, что позволяет ощущению вообще быть ощущением. И благодаря этой протяжённости видение является тем, что оно есть — ибо мы ни коим образом не можем вообразить видение без представления о его протяжённости — и по-прежнему считать его видением.

— Значит, ты говоришь, пространство и восприятие это в сущности одно и то же? — спрашивает Уолт.

— Да! Тот факт, что "пространство" это просто форма, которую принимает наше восприятие, и эта самая форма позволяет восприятию считаться восприятием как таковым, показывает, что пространство и восприятие это одно и то же. Любое разделение между ними чисто концептуально, и к тому же вызывает риск, что мы можем забыть об их единстве. Но если мы всё-таки настаиваем на разделении их в языке, давайте по крайней мере признаем, что "пространство" в лучшем случае не может быть ничем иным, кроме формы проявления восприятия.

Несколько секунд я даю словам повисеть в воздухе, прежде чем выразить мораль сей истории.