На днях пришлось мне говорить на эту тему с коллегой из реального училища, который состоит там библиотекарем. Ему как библиотекарю особенно бросается в глаза разница между чтением учеников года 4 назад и теперь. Тогда нарасхват брали из библиотеки серьезные книги, и библиотека не успевала удовлетворить этот спрос. Теперь книги, выписанные в те годы, спокойно стоят на полках, а ученики, отказываясь от всякого серьезного чтения, с жадностью хватаются за разные приключения и невероятные путешествия. Раньше, как творит этот педагог, идя в класс приходилось всесторонне обдумать материал, чтобы не попасть впросак на каком-нибудь предложенном учениками, вопросе. Теперь же этого уже не встретишь. Ученики совершенно равнодушны к тому, что им сообщают, и никто не заметит, если даже будешь говорить явную нелепицу. Попытки расшевелить их, разбудить наталкиваются на полное невнимание, и работать при таких условиях становится, разумеется, крайне трудно. У нас, в женской гимназии, дело, впрочем, не так плохо, так как ученицы в общем работают аккуратнее и добросовестнее, что я замечал еще и раньше, когда преподавал одновременно в реальном училище и женской гимназии.
18 октября
Относительно Никитинского юбилея вместо распоряжения о праздновании пришло решительное запрещение. Когда одно из городских училищ обратилось за разрешением к начальству, то получился ответ, что ввиду отсутствия на этот счет распоряжений высшего начальства просьба о праздновании юбилея отклоняется. Нечего, значит, и думать проявить собственную инициативу даже в таком невинном деле. А министерству Кассо, конечно, не до Никитиных. И сидят злосчастные педагоги, связанные по рукам и ногам. Общество вспоминает все-таки своих деятелей, печать тоже откликается на юбилеи; и только русская школа не смеет устроить без разрешения начальства ни одного культурного праздника. Так бесследно прошли у нас юбилеи Толстого, Белинского, а теперь Никитина. Так же, конечно, пройдет и юбилей Герцена. Никогда, кажется, стремление «подморозить» школу и удалить ее от русской жизни не заходило так далеко. Но против жизни трудно идти, и министерству приходится мириться с введением в школьные программы крамольных авторов, так как иначе, пожалуй, некого было бы и изучать. Зато уж все, что сверх этого, то «от лукавого». А если хотите юбилеев, то и юбилеев вам дадим. «Отпраздновали», с позволения сказать, юбилей Гоголя; отвели юбилей Полтавской битвы, носивший чисто казенный характер. Велели, скрепя сердце, отпраздновать 19 февраля. Но во избежание крамолы дали самые строгие предписания и велели запастись «литературой» Национального клуба. Произведений этих, правда, мы не получили, т<ак> к<ак> Национальный клуб как истинно патриотическое учреждение предпочел оставить деньги у себя и ничего не высылать. Но праздновали опять-таки совершенно по-казенному. И кому же в ум прийдет с одушевлением плясать под казенную дудку! Таков же будет, конечно, и Ломоносовский юбилей, если только министерство о нем не забудет.
23 октября
Опять не пришлось писать несколько дней. Да и вообще ни на что сверх обязательной работы не хватало времени. Четверть подходит к концу. Надо успеть проверить все тетради. А сверх того и практические уроки теперь каждый день. Поэтому все время занято. Приходить с 5-го урока в 3 часа. Только успеть пообедать, просмотреть газеты и немного прогуляться, как уже приходит какая-нибудь девица (а то и две) с конспектами. Потом пойдут тетради, потом подготовка к урокам. А там уже 12 часов, т. е. пора спать, так как в противном случае придется вставать с больной головой. И в результате я не мог даже просмотреть бывших у меня 3 дня новых книжек и журналов. Так и пришлось их отдать непрочитанными.
24 октября
Нередко чувствуешь с самого утра какое-то недомогание, сказывается оно и днем, и в такие дни бываешь как-то более раздражителен. Сегодня, например, учительницы заметили мне в перемену, что я выгляжу нехорошо. И когда в VII классе оказалось, что ученицы плохо усвоили урок, я начал ворчать на них; а в VIII классе даже сделал повышенным тоном выговор одной ученице, которая разговаривала с соседкой, а на мое замечание пожала плечами и начала возражать, что она говорит на тему урока.
25 октября
На днях я раздавал сочинения по педагогике восьмиклассницам, и когда, по обыкновению, начал разбирать одно из слабых сочинений, ученица, писавшая его, вдруг запротестовала, отказалась давать объяснения и демонстративно сидела при этом. Я выразил удивление ее недовольству и сказал, что если она написала глупости, то сердиться тут не на кого, а если она не может объяснить своих фраз, то можно подумать, что она не сама писала. Тогда она попробовала было отрицать, что у нее есть в сочинении такие выражения. Но когда я попросил ее посмотреть самой и она, подойдя к кафедре, убедилась в этом, то сразу изменила тон, стала говорить стоя и признала свои ошибки. Возможно, что ей показалось обидным, что я читаю ее ошибки; а особенно выражение «иллюстрированные примеры», где, может быть, была и описка в первом слове, но даже и слово «иллюстрированные» было совсем не к месту. Мне и хотелось выяснить причину таких ошибок и разобрать их неправильность. Так же я разбирал потом и ошибки другой ученицы, которая сама от души смеялась над своим сочинением. Не думал я обидеть и первую ученицу, и она потом, по-видимому, сама это сознала. По крайней мере, на следующий день она сама первая подошла ко мне с каким-то вопросом и видно было, что ничуть на меня не сердится.
26 октября
Сегодня вышла крайне неприятная история в VIII классе. Когда на уроке русского языка я стал спрашивать своих специалисток заданный им урок по грамматике, то оказалось, что они приготовили его очень небрежно. Одна, давши несколько неправильных ответов, осердилась и отказалась совсем отвечать. Другая тоже отвечала плохо, и когда я стал обращаться к другим, то оказалось, что и те тоже плохо знают, а одна даже не слышала, о чем мы говорим. Я стал недовольно ворчать на них, упрекая в нежелании работать. Тогда две ученицы, одна за другой, совсем вышли из класса. Когда же вслед за ними отправилась и третья, я попробовал ее остановить, но она не послушалась. Тогда я, возмущенный их поведением, взял журнал и, сказав: «Тогда и я не желаю с вами заниматься», ушел из класса.
До сих пор с VIII классом и со словесницами, в частности, у меня были хорошие отношения и я надеялся, что так будет и дальше. А потому этот случай крайне тяжело подействовал на меня. Виноваты, конечно, обе стороны: они тем, что действительно халатно отнеслись к грамматике; а я, вероятно, неприятно подействовал на них своим недовольным, ворчливым тоном; в результате демонстративный уход из класса и учениц, и учителя. Но хуже всего, что такие случаи могут вконец испортить наши отношения, которые для меня всего дороже. Поэтому, когда я был сегодня в театре, то знакомые сразу же видели по моему лицу, что у меня есть какая-то неприятность.
21 октября
В одну из перемен у меня было объяснение со словесницами. Одна протестовала против двойки, говоря, что раз она отказалась совсем отвечать, то надо ставить единицу. Я возражал, что она все-таки отвечала и отвечала плохо. Другая оправдывалась тем, что в учебнике этого нет, а моих объяснений она не записала. С этим я согласился и потом зачеркнул ей двойку, т<ак> к<ак> действительно поставил ей сгоряча. Остальные же ученицы заявляли, что впредь они будут как следует учить по грамматике. Вечером у меня была с сочинением одна из учениц, ушедших из класса. Свой уход она объяснила тем, что я осердился, а она не переносит, когда сердятся. Другие же в разговоре со мной мотивировали свой уход боязнью того, что я их спрошу и что останусь недоволен. Таким образом, дело постепенно разъясняется.