— Откуда в тебе Восток?

— От татаро-монгольского ига, конечно. Когда я попробовал вырастить бороду, сразу во мне проклюнулся татарин, — улыбнулся Петр.

— Значит, в тебе должно быть и стремление к многоженству, — засмеялась Ольга.

— Я не прочь завести гарем, но уж очень хлопотно, да и не прокормлю…

— В наше время женщины прокормят, — в тон шутке ответила Ольга.

— Ой, не в куске хлеба, так в отношениях запутаешься. С одной-то женой неизвестно как объясниться…

— Да, ясность — это хорошо, — вздохнула Ольга. — А как ты считаешь, есть на свете счастье?

— Должно быть. Я испытывал, и не раз.

— Разве это счастье, когда оно посветит чуть-чуть и пропадет?

— Счастье, наверно, не бывает беспрерывным, как все в жизни. Я считаю себя счастливым человеком, что бы со мной ни происходило.

— А я вот несчастливая.

— А может быть, все дело в отношении к счастью? Есть счастливые натуры, которые легко забывают беды и даже очень плохое могут превратить в хорошее. В счастье надо очень верить…

— Я даже когда смеюсь, не чувствую себя счастливой. А чему особенно радоваться? Работа, как у всех. Домашние цела не переделать… На танцах скучно, да и не по возрасту они мне, в кино каждый день не победишь, книги читать некогда, и потом одно дело литература, другое дело жизнь. На стройку если куда ехать, так, наверно, там то же самое…

— А сейчас тебе плохо?

— Сейчас нет.

— Почему же ты не устраиваешь себе такие вылазки?

Не знаю. Может быть, просто ленивая я, а может… даже не знаю. Иногда завидую своей напарнице в парикмахерской. То французскую помаду ищет, то модное платье, то ковер. Добывает, как очумелая.

— Нужны какие-то сильные чувства, увлечения, страсти.

— Откуда их взять?

— Подожди, поищи, откроешь, может быть, и талант.

— Уж прямо и талант. С чего бы это?

— А мне кажется как раз, что ты очень талантливая.

— Ну, в чем?

— Хотя бы в своем деле. Мне еще никогда не было так хорошо, сидеть в парикмахерском кресле, как у тебя.

— Подумаешь!

— Что значит «подумаешь»? Так выполнять свою работу может только талантливый человек. А твое отношение к людям… Я сразу начал с тобой разговаривать о жизни, о самом главном… это редкий талант — уметь общаться, как ты. Уж сколько я бываю в пути, сколько было всяких встреч, но с собой в дорогу… тебя взял… И вообще, ты знаешь, это большая беда, если человек не ценит то, что имеет. Теперь, мне кажется, это распространенное явление.

Ольга выслушала Петра и негромко произнесла, как во время игры в прятки:

— «Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной — кто ты такой?»

— Именно! — подхватил Петр. — Кто ты есть на самом деле? Как важно это знать… Я очень люблю людей на своем месте — пахарь так пахарь, пекарь так пекарь, философ так философ по-настоящему… основателен, глубок, энергичен. Вот бы спросить каждого, все ли мы на своем месте, — сколько сразу открылось бы сил, талантов, возможностей. Вот Илья, по-моему, на своем месте. Отличный мастер на заводе.

— А в чем выход, как быть? — спросила Ольга.

— Искать, упорно искать надо себя. Не найдешь — погибнешь. А если уже нашел что-то главное, поверил — иди к цели с верой…

— Ты так уверенно обо всем говоришь, что у тебя, кажется, полное согласие во всем? — с легкой иронией спросила Ольга.

Петра это чуть-чуть задело, но виду он не подал.

— Что ты, это я только так… Желаемое хочу сделать действительным. Но пока… я еще ни в чем не утвердился, не состоялся…

— А может, и не надо затвердевать, останавливаться? Ты еще такой молодой.

— Какой же я молодой! В двадцать пять лет уже были написаны великие романы, сделаны великие открытия, выиграны великие битвы.

— Знаешь, давай лучше считать по обычному счету, так вернее…

— Не совсем согласен, но ладно. И все равно, хоть с некоторым запозданием мы сейчас начинаем общественную жизнь, двадцать пять лет — это много. Даже по себе сужу… Что я успел?.. Закончить десять классов, — Петр стал загибать пальцы, — потом год в ПТУ, потом начал суда строить, оттуда пошел в армию, а после вернулся снова в бригаду суда собирать. Да, надо еще загнуть палец на путешествия, а поездил немало на все четыре стороны… Потом поступил в университет, тоже ведь событие, да еще какое… Теперь же днем я работаю в школе-интернате, а вечером до ночи поздней грызу этот самый гранит науки… А ведь еще и боксом занимался, и велосипедным спортом, и модели кораблей склеивал, и уголек на товарной станции выгружал из вагонов, еще много чего было. А ведь это только внешние зигзаги. Что-то ведь еще нас ведет…

— Ты веришь в судьбу? — спросила Ольга.

— В судьбу? Чему быть, того не миновать? — переспросил Петр. — Это все-таки слишком пассивный вариант жизни. Однажды я сидел на берегу реки, вот как сейчас, думал о своей жизни. И увидел радугу. Красивую, многоцветную, яркую. И подумал, что, быть может, судьба — это как радуга над всеми нами. Есть неизбежное — рождение, жизнь, смерть, и есть неизбежные встречи с чем-то или с кем-то. Но есть еще и другая радуга, она во мне и в каждом — это предчувствие себя, своего пути… И тогда уже мы сами что-то выбираем, окрашиваем тем или иным цветом…

— Мне нравятся эти радуги, — сказала Ольга. — Одну из них я вижу, а вот другую… которая в душе…

Ольга поправила куртку на плечах, зажмурилась, а потом быстро открыла глаза.

— Я еще хотела спросить у тебя… — и не договорила. — Ну да ладно, — неуверенно закончила она. Встала и будто бы нехотя поплелась к палатке. Остановилась у входа. — Чего только не бывает, — вздохнула Ольга. Прислушалась к похрапыванию Ильи. — Забирайся первым, — приказала она.

Петр вполз вовнутрь, в тепло. Похрустывала солома под днищем, Илья заворочался, что-то пробормотал.

— Входи, Оля, влезай, тут просторно, тепло.

Ольга юркнула в домик, чуть-чуть привыкла к темноте, увидела оставленное для нее место, осторожно перебралась через ноги Петра и на узеньком тесном пространстве все-таки умудрилась лечь скорчившись.

Петр отвернулся и закрыл глаза. Во всем теле он сразу почувствовал усталость. День был длинным, огромным. Уже в полудреме он представил себя где-то в деревне, на русской теплой печке: пахнет шубами, хлебом, брат и сестра с двух сторон… и чья-то ласковая рука гладит его по волосам.

— Не сердись на меня… — услышал он, а скорее угадал тихий шепот Ольги, и пришло к нему такое непреодолимое желание ласки, что он поймал ее руку, прижал к уху, потом к губам, потом медленно обвил слабой ее рукой свою грудь, повернулся, прижался к Ольге.

Только теперь ее рука, ее пальцы будто ожили, сжались, соединились, стиснули с неожиданной силой обе ладони Петра, соединили их и отодвинули:

— Спи.

Душно, жарко стало в палатке, жестко на соломе. Она тоже не спала, он это знал и снова обнял ее. И снова она оттолкнула Петра:

— Не надо… не надо!

Петр резко поднялся, схватил одежду, выбрался вон.

Костер еле тлел. Петр подбросил дров, закурил, огляделся. Вокруг была тишина и серебряный полумрак, ярко светила полная луна. Пробежала машина через мост, густой туман стелился над рекой, сырая прохлада начала забираться под куртку, свободно накинутую на плечи.

Петр почувствовал озноб, усталость разлилась по телу, отяжелела голова, глухое раздражение и стыд мутили душу.

Петр затянулся дымом до головокружения, до кашля. Обошел вокруг костра. Потом сел невдалеке от него, подбросил еще несколько ломких веток на угли. Огонь побежал по листьям, затрещал, разветвился на желтые дорожки и короткие, алые, быстро гибнущие язычки.

Петр любил эту веселую и жаркую жизнь огня. Он мог смотреть на него подолгу; он, кажется, понимал огнепоклонников, их страх и восторг перед таинственной силой пламени.

«Сидели на корточках — вот как я».

Ярко горели ветки, вспыхнул сухой листок, что-то щелкнуло в костре и потом хрустнуло за спиной. Петр оглянулся — никого, ничего… тишина. Густой, непроницаемый мрак. Вдруг, как озноб, страх пробежал по телу и холодным комочком спрятался где-то в сердце… Это как в детстве, когда один в доме и прячешься под одеялом. Бояться некого, нечего… и все же… Уменьшаешься, становишься совсем крошечным, беспомощным… Темная земля, звезды из темноты и огонь… «Кто я? Откуда и куда мой путь?»