А срок был совсем ещё невелик, и Кира чувствовала себя хорошо, лишь иногда по утрам её немного мутило.

                                                  *   *   *

   «Здравствуй, Кирушка, замужница моя милая!

   Вот и настали твои сроки исполнить своё главное дело на земле. Мне-то такого счастья дадено не было… А всё война проклятущая, скольких она погубила! Вот и мне от её смертушки привет достался: я ведь тогда девчушечкой совсем была, немцы деревню пожгли вместе с людями. Нас только трое детишков и спаслось, в лес убегли. Оттуда и глядели, как деревня горит, крики страшные слышали…

   Потом прятались втроём, в землянке жили: мне – десять годков, Ванюшке – семь, а Ульянке – четырнадцать. Она нас и спасала. Потом холода приступили; ну, мы все и простыли. Да так страшно хворь прихватила, что Ульяна с Ванюшкой на моих руках и померли в той землянке; а я уж и не помню, как живая осталась. Помню только, что наши всё ж таки пришли и меня выходили.

   И вот с той страшной поры стала я ни на что не способная, - это потом, как выросла да замуж вышла, мне в больнице разъяснили.

   Но мой Пётр Никодимович всё равно любил меня, не бросил, хотя был совсем здоровый и мог нарожать детишков с другими бабами. А он любил меня, голубчик мой, Пусть ему на том свете так будет хорошо, как мне с ним на этом было.

   Так что ты дочка, исполни своё дело как следует, как бабе и положено.

   Да гляди, тяжёлое не подымай!

   Любящая тебя Мария Золотая».

                                                 *   *   *

   В этом письме снизу была приписка:

   «Баба Маша очень плоха, только не велела вам говорить. Фельдшерица сказала, что больше двух недель не проживёт.

                                                                                         Елена».

   Кира прочитала, ахнула и зарыдала вголос. Из кухоньки выглянул испуганный Егор:

   - Что случилось?!

   Кира протянула ему письмо и решительно заявила:

   - Поеду. Может, успею попрощаться!

   - В положении?! Не пущу, - сказал муж.

   - Хоть на пороге ляг, всё равно поеду! – рассердилась Кира.

   - Я хотел сказать: «Одну тебя не пущу», - исправился Егор.

   Они тут же начали собираться, а Егор сбегал и утряс вопрос «нескольких дней за свой счёт» и у себя на работе, и у Киры. Выехали, не мешкая.

   Добираться оказалось далековато (Кира думала - ближе); но путь стелился хорошо. К кому ни обратись, каждый быстро и толково объяснял, куда двигаться дальше. Так что доехали без приключений.

   На малюсеньком полустаночке их встречала Лена (Кира дала ей телеграмму). Супруги увидели её ещё из окна и сразу узнали. Волосы горбуньи были покрыты чёрным платком, и Кира, с больно бьющимся сердцем, схватила её за руку:

   - Лена?! Что??!!

   - Сегодня ночью умерла, - ответила та, вытирая глаза концом платка.

   - Ой! Ой! – застонала-закачалась Кира. Егор обнял её за плечи и гладил по голове.

   - Пойдёмте, машина ждёт, - тихо попросила Елена. – До нашей деревни ещё пять вёрст.

   Они долго тряслись по ухабистой просёлочной дороге, и Егор с опаской, но молча, всё поглядывал на Кирин живот. Наконец добрались.

   У меня остановитесь, - решительно сказала Елена, вылезая из машины.

   - Нет, нет, давайте к ней пойдём! – снова заплакала Кира.

   - Завтра пойдём, - успокоила Елена. – Сегодня – не надо. Пусть её обмоют-обрядят как следует. И всенощную над ней сегодня должны отчитать. Завтра, завтра пойдём, - пообещала она ещё раз.

   Дом Елены оказался на другом конце деревни, далеко от избы бабы Маши. У Елены они долго и тихо ужинали; Кира всё время плакала. Муж её успокаивал, а Елена строго сказала:

   - Нельзя так, возьми себя в руки. Это для девочки плохо.

   - Для какой девочки? – удивилась, всхлипывая, Кира.

   - Для твоей. Дочка у вас родится; так баба Маша сказала, - объяснила Елена.

   Дочка, значит… И неизвестно, то ли от удивления, то ли от новости, - но Кира действительно попритихла, а душевная боль не то что ушла, а как-то притупилась, как будто нашла себе уголок-каморку где-то глубоко в сердце да и затаилась там. После ужина Елена стала мыть посуду, а Кира – помогать ей.

   Егор Степанович ушёл с Колюней в его комнатку, и они там начали что-то тихонько мастерить.

   - Эх, нет у моего парня отца, - вздохнула Елена.

   И вдруг разоткровенничалась:

   - Знаешь, Кира, а если б не баба Маша, у меня б и Кольки не было.

   - Как так? – удивилась Кира.

   - А так. Мы с ней сто лет уж дружим, я совсем молоденькая была. А как за тридцатник перевалило, ох и затосковала я! Сама видишь – калека, кому нужна; а сердце просит, так просит! Веришь ли? – удавиться хотела. Так баба Маша и давай меня потихоньку уговаривать: поезжай да поезжай куда-нибудь на курорт; там мужики на отдыхе, до этого дела – падкие. Кого не спросишь – все холостые да неженатые, врут – не краснеют. Если, говорит, замуж и не выйдешь, то хоть женской радости маленько спознаешь, а будет Божья воля – дитя зачнёшь!

   До-о-олго я не хотела её и слушать; ой, долго! С моим горбом – только курортов не хватает. Но всё-таки переломила она меня, уговорила. Баба Маша сама на председателя наседала, пока он мне путёвку в хорошее место не дал, аж в самый Крым, в Феодосию.

   Ехала я – тряслась вся. Дома, в деревне, все к моему горбу привыкшие, уже и не замечают; а тут – каждый оглядывается… Натерпелась, пока добралась! Ох, и злы бывают люди: я ж не зверушка какая, чтоб на меня пялиться. А то и пальцем могут показать, дурни…

   Ну вот, доехала, значит до места. И что ты думаешь? – в первый же день с мужчиной одним познакомилась, из самой Москвы. Такой вежливый, ласковый. Цельный месяц с ним я гуляла, на всю свою бабью жизнь плотской радости набралась… Осуждаешь? – вдруг спросила она.

   - Что ты! – удивилась Кира. – Кто ж тебя вправе судить?

   - Может, жена его, - вздохнула Елена. – Тоже ведь брехал, что одинокий. А я однажды заметила: кольцо своё обручальное в кармане носит, кобель.

   - Сказала ему?

   - Нет, что ты. Зачем? Получила своё до последнего денька – и прости-прощай навеки. Мы в один день и уехали, только в разных поездах. Ну вот, значит, возвернулась я домой, и жду. Сама понимаешь, чего. Неужели, думаю, не вышло?.. Ан нет, вышло! Вот так Колька и народился. А я ему отчество настоящее записала: Артёмович.

   - И он ничего не спрашивает? Большой ведь уже… Ой, извини, Лена! – спохватилась Кира.

   - Опять же не за что, верно спросила, - Елена вытерла последнюю тарелку и наконец села. – Спрашивает, как же. А я всё время отвечаю: «Расскажу, Коленька, чистую правду, только стань постарше. Потерпи, сынок, узнаешь. Я просто врать тебе не хочу, пойми. А правду – пока не могу, рано ещё».

   - Молодец! – удивилась Кира. Потрясающая женщина!

   Так они спать и не ложились, а всё говорили и не могли наговориться… Давно уже видели десятый сон и Колька, и Егор Степанович, а женщины и забыли, что на дворе ночь давно.

   - Знаешь, ведь баба Маша Кольку моего за внучка считала; так он её «бабушкой» и звал. Наплакался нынче, бедный! Теперь уж вроде попритих, понял, что не вернуть. Молодые слёзы – они завсегда быстрые. Наверное, это хорошо. Как думаешь?

   - Да, хорошо… А я вот плакать за ней всегда буду.

   - Не надо, грех это, - строго сказала Елена. – Она б не одобрила.

   - Деньги-то, деньги возьми на похороны! – спохватилась вдруг Кира и бросилась к сумке.

   - Не возьму! – рассердилась Елена. – Ишь, придумала.

   Она, действительно, ни в какую не хотела брать, а смилостивилась только тогда, когда Кира заплакала:

   - За что обижаешь, Лена?.. Ведь она и мне была как родная! Возьми, ради Бога!

   И только к рассвету, устав, забылись женщины коротким лёгким сном.

   Но, проснувшись, Кира почувствовала себя отдохнувшей. Она разбудила Егора и стала собираться: пора к бабе Маше. Растолкали и Коленьку с Еленой, - те спали как глухие.