Томое проводит пальцами по холодной поверхности одной из канистр.

- Ха… понятно, – бормочет он, когда холодок от канистры пробегает по телу.

В тот момент он слышит голос – нет, не голос, больше похоже на связь сознаний, исходящую от предмета. Ему почудилось? В любом случае, он услышал только одно.

Спаси меня.

Томое хихикает, несмотря на вторжение в его разум. В конечно счете, что он мог спасти? Оно хочет вернуться в изначальную форму или сбежать из цикла, в который поймано? Но он не может помочь.

- Я доказал, что могу только убивать, – говорит Томое, улыбаясь собственному раздражающе унылому наблюдению. – Кроме того, я сам желал спасения. Проблема была в том, что я не знал, от чего хотел спастись. Возможно, так будет лучше, потому что меня нельзя спасти, даже если мы растянем значение этого слова. Желание убить закипало во мне с нуля, и теперь я уже за той чертой, когда спасение имело хоть какое-то значение, – говорит он почти извиняющимся тоном.

Сейчас Томое копается в канистрах, расставленных у стены, пытаясь найти ту, которую предлагают ему найти любопытство и логика. Отсутствие ее будет даже более странным, чем присутствие. Маг Арайя ради этих мозгов никого не убивал, только собрал их после того, как владельцы совершили свое деяние друг с другом. Потому то, что является источником сна Томое Эндзе – или реальности, которая случилась полгода назад – должно лежать где-то в этой куче. И конечно, спустя несколько коротких минут, он находит нужную канистру. Он не хотел, чтобы она существовала, но все указывало на это, и теперь он не знает, что и думать. Он улыбается искаженной улыбкой, легко касается ее, очарованный, как будто глядя в кривое зеркало. Доказательство перед ним. Он смотрит на себя. От него тянутся две трубы. Одна идет вниз, другая обрезана. Испорченная машина, ненужный кусок механизма, выброшенный из той обыденности, которую он однажды знал.

В тот момент, словно по команде, резкий звук прорывается через повторяющийся шум пара, и Томое ищет его источник: левый локоть, который болел больше, чем все остальные части тела. Он опускает глаза, и видит, что произвело звук.

Его левая рука, от локтя, упала на пол.

Он не почувствовал, как она соскользнула. Кроваво-красная жидкость вытекает и капает из оторванной культи. Он смотрит в полость, оставшуюся от руки, и видит среди того, что похоже на кости и кожу, металлические объекты. Кажется, шестерни. Они щелкают громче и более беспрестанно, чем раньше, как раздражающие часы, звук которых странно знаком и почти успокаивает. Звук, который он так часто слышал. Томое воспринимает тиканье как старую память, как другое имя, показывающее, чем он является на самом деле: человек, убивший собственную мать, чтобы отогнать кошмар и, танцуя под управлением невидимых нитей, сбежавший с места преступления от стыда.

- Я.

Разум Томое пустеет, и он не может устоять на ногах. Он хихикает тихо, незаметно, но это превращается в бурный неприятный смех безумца, раздающийся в пустоте стоянки.

- Смешно, – с трудом говорит Томое. – С самого начала, с самого гребаного начала я уже был фальшивкой.

Он не может думать ни о чем другом. Только откровение, которое он, на каком-то уровне, всегда знал, наполняет его со смехом самоуничижения, его уже нельзя сдержать.

«Это все было чушью», - думает Томое про себя. «Я… я и моя семья не имели шансов избежать этой трагедии, даже если бы мы повторили гребаный спектакль миллион раз. У нас не было способа изменить финал. Мы все были просто подделками, управляемыми Арайей. Он знал, что я ничего не смогу сделать, и позволил мне сбежать.»

Неустанное тиканье в руке и множество бесплотных голосов от каждого мозга, умоляющих его помочь, жутко раздражают. Раздражают. Заставляют его потерять концентрацию. Сводящая с ума какофония, требующая соскользнуть с твердой истины, которую он только что узнал, истины, которую он так долго искал: что все это – ложь. В отчаянии, он приближается ближе к металлической плите в центре комнаты, голоса становятся громче с каждой секундой. Он поднимает оторванную левую руку и прижимает ее к иссушающе горячей поверхности плиты.

Томое издает нечеловеческий вопль, гортанный крик мучения за гранью понимания. Обрубок его левой руки дымит и шипит. Кровь перестает течь, он прижег рану. Тиканье прекращается. Голоса медленно стихают. Боль стреляет через руку и зажигает каждый нерв в теле. Но только на несколько секунд. После этого он поднимает культю с плиты, следы обожженной плоти украшают ее края. Возможно, он уже сошел с ума. Но – по крайней мере, сейчас – он находит решение и вспоминает, зачем вернулся в это безумное место.

Хватая ртом воздух и потея сильнее, чем когда-либо раньше, Томое отчаянно ищет лифт и наконец, находит его в углу комнаты. Свет показывает, что он остановился на первом этаже. Он нажимает кнопку вызова и заставляет машину спуститься. Дважды проверив нож в кармане, и забросив меч на плечо своей целой руки, он заходит внутрь. Смотрит назад на комнату, которая бросила ему вызов, комнату, которая наполнена только раздражающей регулярностью звука воды и свиста пара, и укрытая тишиной так, что никто, кроме спящих, видящих сны душ, окутанных в их ложную жизнь, не услышит последние вздохи того, кто умрет здесь.

Которая из двух спиралей настоящая: неизменная жизнь или бесконечная жизнь? Это здание – машина, окутанная обеими сторонами бесконечности, где даже смерть не является вечной остановкой. Ты просто получаешь право попробовать еще раз на следующий день. Идеально поддерживаемый цикл. Интересно, если бы в этом цикле был какой-то изъян, мать убила бы меня? Убил бы я мать? Невозможно ответить на этот вопрос. Это была бы не та же жизнь. Это место построено на смерти других. Без нее, у этого места нет смысла.

И все же как я мечтаю, чтобы в этой спирали нашелся парадокс.

Он загадывает невозможное желание. Томое чувствует, как все его тело кричит о приближении его последних мгновений, но все равно нажимает кнопку, которая унесет его на десятый этаж.

Микия Кокуто продолжает бежать так быстро, как только может, давно уже выбившись из сил. Он не тратит время на то, чтобы оглядываться и смотреть, преследует ли его Альба. Наконец, он обнаруживает, что ноги принесли его в холл восточного крыла, и останавливается. «Тупик?» - думает он. Помимо лестниц, ведущих на второй этаж, здесь некуда идти, кроме как туда, откуда он пришел. Остановившись там и осознав, что Альба не следует за ним с такой срочностью, с какой он убегал, он получает мгновение, чтобы собраться и сфокусироваться.

«Черт, ну почему я должен был так паниковать?» Хотя он думал, что был готов ко всему, он явно не приготовился к виду того, как голову его близкого друга, с которой он шутил только вчера, раздавят прямо на его глазах. «Я повел себя как любой другой человек в подобной ситуации». Все же оба колена трясутся не только от нервозности, но и от напряжения, вызванного бегом на непривычной скорости, и он опирается на них обеими руками, чтобы успокоиться.

«Сейчас я должен найти способ убраться от него». Он быстро осматривает холл, поворачиваясь во всех направлениях. Чуть погодя он слышит тяжелые шаги из коридора, через который он только что прошел.

«Это плохо». Микия снова начинает бежать, теперь более собранно. Он бежит на лестницу, поскольку идти больше некуда, но не успевает подняться и на три ступени, как слышит острый, резкий звук, длящийся не более секунды. В то же время его ноги теряют опору, и он падает на колени. Он тянется рукой к перилам, чтобы поднять себя, но не может этого сделать. Он соскальзывает вниз, назад, на первый этаж, и падает набок на лестницу. Он смотрит на ноги и видит, как темно-красное пятно расползается по его брюкам. «Пробиты сзади», - замечает он слегка отрешенно, как будто это не его ноги. Он не чувствует боли. Пока что. Адреналин работает словно магия, так что раны пока кажутся просто горячими, а не болезненными.