— Булу, — крикнул он. — Я долго буду ждать?

— Сейчас, хозяин, сейчас будет готово, — откликнулся проводник, лакомившийся сырой печенью антилопы.

Небрежно вытерев руки о холщовые штаны и тщательно — нож о тряпицу, вытащенную из кармана, чернокожий подхватил вырезанный им кусок мяса, щедро посыпал пряностями из кожаного кисета, насадил на прут и пристроил над костром.

— Сколько нам еще идти? — задал Гарбер вопрос, который задавал по меньшей мере десять раз в день.

— Долго, — осклабился Булу и оттопырил мизинец. — Один день.

Он всегда говорил «долго» — и две недели назад, и неделю. Когда они будут в получасе ходьбы от ущелья, полного самородков, которые можно грести лопатой, наверное, даже тогда Булу будет твердить: «Долго». Вот же тупая скотина!

Запах жареного мяса коснулся ноздрей. Гарбер повел носом и сглотнул. Есть хотелось невыносимо. Побыстрей бы… И в дорогу! Алчность, как убедился Курт, сродни голоду. Она так же мучительна.

Два часа спустя они уже были в пути, взбираясь по узкой тропе к перевалу. Курт дышал тяжело, с присвистом. А Булу шел свободно, легко. Он совсем не чувствовал усталости, этот проклятый негр.

Одолев перевал, они стали спускаться по склону.

— Скоро будут озеро и деревня, — сказал Булу. — Только с этой стороны к ним не подойти: осыпи.

— Нам и не надо, — буркнул Гарбер. — Вода у нас есть. Еда тоже. Не будем терять времени.

Булу пожал плечами, коснулся ушей, в которые были воткнуты тонкие костяные палочки, поправил нож, болтавшийся в веревочных ножнах у пояса, и ускорил шаг. Курт выругался про себя, но ничего не сказал — поспешил за проводником.

Тропа вывела их к обрыву.

— Отдохнем, — прохрипел запыхавшийся Гарбер.

Чернокожий растянул в ехидной улыбке губы, покрытые вязью татуировки.

Колени Курта подломились, и он со стоном опустился на камень. Ему понадобилось минут десять, чтобы прийти в себя. Гулкий, рокочущий звук, донесшийся откуда-то снизу, заставил его вновь подняться на ноги. Он подошел к краю обрыва и приставил к глазам окуляры бинокля. Деревня лежала перед ним как на ладони. Домики с тростниковыми островерхими крышами рассыпались вдоль берега озера. Голые ребятишки купались в воде и пыли. Рыбаки копошились у лодок, их жены — у глиняных очагов, горбившихся около хижин.

— Ладно, — сказал Гарбер. — Переночуем здесь, в деревне.

Булу вновь улыбнулся, но уже по-другому — радостно.

Спуск занял около часа. Тропа петляла, то теряясь среди расщелин, то снова выводя к обрыву. Когда скалы наконец окончательно расступились, открывая деревню, Курт понял: что-то случилось. Слишком тихо!

Гарбер отстранил Булу, сдернул с плеча «манлихер» и медленно пошел вперед. У первого же дома он остановился. На земле лежал человек. Мертвый, с вывалившимся языком и разодранной ногтями грудью.

Сзади раздался всхлип. Гарбер оглянулся. Черное, лоснящееся лицо Булу стало серым. Молча погрозив проводнику винтовкой, Курт сделал еще несколько шагов и завернул за хижину. У пылающего очага с горшком, из которого выплескивалась кипящая вода, вытянулась мертвая женщина с выкатившимися из орбит глазами. Здесь же, в нескольких метрах, в лужице пыли распростерлись трое детей. Тоже мертвые, с испачканными кровью губами. Их кожа была покрыта волдырями ожогов. Рядом с ними задрал вверх ноги грязный поросенок. А вот еще трупы — мужчина, женщина, еще один мужчина. А вон там, на дороге, еще мертвые, и еще, и еще!

Курт Гарбер почувствовал, как теплая волна рвется из желудка. У него закружилась голова. Глаза и мозг заволокло пеленой.

— Хозяин! — пробился сквозь тьму голос проводника. — Надо уходить. Надо бежать!

Гарбер заковылял следом за Булу, который, пошатываясь, шел к скалам, сжимая в руке нож. Так сжимает оружие человек, готовый к нападению, но пока еще не знающий, кому из окруживших его убийц первым засадить клинок под ребра. Но где они, эти убийцы? Они невидимы!

— Постой. Погоди! — прохрипел Курт Гарбер.

Чернокожий даже не оглянулся. Грудь Гарбера разрывал кашель. Каким-то чудом ему удалось добраться до камней. Он остановился, чтобы собраться с силами, вздохнул глубоко, и тут же ускользающее сознание подсказало, что это — конец, он больше не сможет одолеть ни метра, ни сантиметра.

Курт поднес руку ко рту, чтобы вытереть хлынувшую горлом кровь — горячую, липкую, но пошатнулся и рухнул на землю. Последнее, что он увидел, это летящие вниз камешки. Целый веер… Это Булу, оскальзываясь, карабкался на четвереньках по крутому склону. Нож, прекрасный нож с ручкой из слоновой кости, проводник держал в зубах. Курт Гарбер подумал, что зря потратился на такой дорогой подарок, и умер.

Андрэ Кповиль никогда не гневил Господа, сетуя на то, что промыслом Божиим заброшен сюда, в Камерун, на берега озера Моноун. Напротив, он гордился своей миссией — наставлять на путь истинный язычников и заблудших, и усердно молился, пытаясь одолеть грех гордыни. Священник должен чураться тщеславия, ему надлежит неуклонно выполнять свой долг пастыря — всего лишь. И ему воздастся!

О долге Андрэ Кловиль размышлял часто. Особенно в годы войны. Особенно после того, как с частями генерала Де Голля вернулся на родину, чтобы освободить ее от фашистов. И особенно после того, как побывал в концлагере — к счастью, не в роли заключенного, — и своими глазами увидел газовые камеры и печи крематория, ящики с детскими ботиночками и золотыми коронками, тугие кипы волос, предназначенных для набивки матрасов, и длинные рвы, переполненные мертвецами.

Свой долг солдата он выполнил до конца, после чего сменил форму цвета хаки на облачение священника, автомат — на крест. Его старания, его истовость вскоре были отмечены, а просьба — удовлетворена. Через два года он получил назначение и отбыл в Камерун, чтобы там нести людям слово Господне — о всепрощении и милости к падшим.

Главный город страны — Яунде — показался ему слишком шумным, суетным, и он настоял на том, чтобы его отправили в какой-нибудь дальний приход. Так он оказался у озера…

В этой деревне был небольшой храм, построенный еще немецкими колонистами. К 1914 году, в результате многолетних военных операций, Германия захватила всю страну и начала ее «цивилизовывать» так, как она это понимала, как ей было выгодно. Однако планам по ирригации земель и разработке полезных ископаемых — золота, газа, нефти — не суждено было сбыться. После Первой мировой войны Лига наций отдала часть Камеруна под управление Франции, другую часть — Англии. Немцев не слишком вежливо попросили удалиться. Французские и английские чиновники завели свои порядки; коммерсанты — подхватили знамя, выпавшее из рук германских промышленников; новые миссионеры «вселились» в лютеранские церкви.

Его отошедший в мир иной предшественник, как с удовлетворением констатировал Кловиль, был человеком деятельным. Несмотря на преклонные года, он неустанно обихаживал храм, пользуясь при этом немалым уважением среди жителей деревни. Кловиль должен был продолжить начатое и приумножить благие дела. Особых трудностей, и это его огорчало, на этом пути он не видел.

Как же он ошибался!

Довольно скоро выяснилось, что вера в Иисуса Христа у бамилеке и фульбе, босса и булу, фанг и этон, бамум и эвондо, других племен и народностей мирно уживается с поклонением многочисленным языческим богам и духам, вроде духа озера, который, осерчав на людей, может одним дуновением уничтожить их, а заодно и всю живность в округе.

Досадно было и то, что равным с католическим священником почтением тут пользовался местный колдун, старик с налитыми кровью глазами. Кловиль счел необходимым познакомиться с ним. Ибо врага надо знать в лицо!

— Чиа, — обратился он как-то утром к мальчику, прибиравшемуся в его доме, — проводи меня к колдуну.

Мальчуган поднял на священника глаза и кивнул.

…Когда-то, при немцах и позже, вплоть до недавнего времени, деревня была многолюдной, однако сейчас большинство жителей перебрались в городок Вум, где началось строительство кожевенной фабрики, а значит, была работа, гарантирующая относительно безбедное существование. Поэтому многие деревенские дома пустовали, ветшая и разрушаясь. Проходя мимо них, Кловиль осуждающе покачивал головой.