Зоркий глаз у мерзавца, ничего не скажешь.

— Да, развелся, — тихо вымолвил я и сам удивился, насколько эта тема мне не в тягость.

— И правильно сделал, — покосился он на меня поверх очков. — Правильный поступок. Конечно, если кто на него способен, — глянул он мне в глаза. И спокойно продолжил писать.

Наконец вина были погружены в автомобиль, и мы отправились.

Тут я должен упомянуть два эпизода.

Я никак не мог взять в толк, откуда в машине этот тошнотворный запах. Земли, плесени? Нет. Так пахнет свежевскопанная почва, мне даже чудился аромат травы — срезанная лопатой, она делается особенно пахучей. Чувство было кошмарным, поскольку я решил, что окончательно спятил с ума. Откуда взяться земле в автомобиле? А мне и ночью городилось невесть что. Сомнений нет, мне каюк, я лишился рассудка.

«Того гляди, задохнешься», — с тоской подумал я. Ведь стоит мне заговорить, и я нагоню страха на своих спутников.

Секунды тянулись мучительно долго. Я готов был выскочить из машины.

Отчего всеми силами цепляешься за воспоминания, когда они лишены всякого смысла или цели?

Ведь воспоминания — тоже боль, не что иное как горькая мука. Изменить прошлое невозможно, это не под силу не только мне. Сейчас я читаю Фому Аквинского, так, по его мнению, сам Господь с этим не совладает. То есть, если кого-то не любили в прошлом, тщетно восставать против этого; хоть ты тут переверни луну на небе, нет такой силы, которая была бы способна помочь. И все же поднатуживаешься и ворошишь, перебираешь в уме — а вдруг да нет, все было? Вдруг свершится чудо? Хоть на волосок сдвинется, подастся эта масса — эта окаянная, настырная, горькая бурда, к тому же неуловимая, поскольку ее и нет-то нигде.

Где мое прошлое? Где сохранился от него хоть какой-то внешний признак в доказательство того, что все было так, а не этак? Волны улеглись.

Но даже если они и улеглись, можно ли с этим смириться? Минувшее изменению не подлежит, значит, и быть по сему до скончания века, а ты, человек, созерцай, сам не свой от собственного бессилия?

Хорошо бы сказать кому-нибудь:

— О, я любил ее, теперь это уже не вызывает сомнений, любил без памяти, и вот до чего докатился!

Тем часом меня аж прошиб пот. К чему эти мысли? Что означают все эти знаки, а главное запах свежевскопанной земли? Я не хотел верить, протестовал каждым нервом, каждой клеточкой души — именно поэтому меня и тянуло выскочить из машины. Ведь это могила Лиззи! — зачем ходить вокруг да около? Я заранее вижу ее могилу — этот кошмар преследовал меня снова и снова, от этого было впору не только спятить, но и окочуриться.

Страх мой сделался непереносимым, когда Кодор вдруг сказал:

— Послушай, Лотти, открой же окно! Вонь — дышать нечем. Затхлый запах подвала.

— Они ведь сроду не моют бутылки, — пояснил он мне. И, обращаясь к своей любовнице: — Вино обычно держат в подвалах.

Что значили для меня его слова? Это в состоянии понять лишь утопающий, которого вытащили из воды.

Таков первый эпизод. У второго была иная подоплека.

Когда Кодор велел шоферу везти нас домой, я не обратил на это особого внимания. Решил, что мы едем на квартиру, где помещается его контора, там я бывал не раз. Тем большим было мое удивление, когда мы очутились на незнакомой улице.

— О, да ведь здесь живет миссис Коббет! — вдруг вспомнил я. И направился было к подъезду. Не иначе, как рассеянность была тому виною.

Но к счастью, я вовремя спохватился и тотчас повернул назад. Шофер выгружал из машины вина, а Кодор стоял возле автомобиля и пытался раскурить сигару, невзирая на дождь. Мне он позволил пройти первому — уж не из хитрости ли? Факт остается фактом: сердце у меня екнуло. При свете вспыхнувшей спички были хорошо видны его глаза — спокойные, но внимательные.

«Он прав, — подумал я. — Одно движение может выдать человека с головой. Разве сам я не готовил такую же ловушку мальчику-слуге?»

Не скрывается ли здесь аналогичный расчет? Эге, оказывается он тут знает все ходы-выходы!

Надо быть начеку. Ведь странно, что он без всякого предупреждения привез меня сюда.

Похоже, моя промашка последствий не имела. Я много пил, пожалуй, даже слишком много. И беззастенчиво обращался с Кодором. Сообщил ему, к примеру, что побывал в Брюгге, получил работу, больше того, у меня на судне есть свободное место и я получил разрешение взять с собой кого-нибудь, поскольку предполагалось, что со мной поедет жена… Однако теперь из этого ничего не получится, поскольку я неожиданно развелся. Сказал все прямо, без обиняков и стал ждать, последуют ли со стороны Кодора обычные бесцеремонные замечания. И когда он начал мямлить, что он-де очень рад, коль скоро его слово у господина де Фриза имеет вес, я прервал его:

— Не имело оно веса. Должность я получил без твоей помощи. Поехали дальше.

Тут он притих и весь как-то скукожился, во всяком случае, в моих глазах. Будто смотришь в перевернутый бинокль, и человечишка кажется букашкой.

— Видишь ли, — подкатывается он ко мне снова, — я понимаю, что столь незначительная персона, как я…

— Не сдавайся раньше времени, — не дал я ему договорить, — не такая уж ты незначительная персона. Но и надрываться, чтобы выйти в великие, тоже не стоит. Пошли дальше.

Словом, я с ним не очень-то церемонился. Он был противен мне, этот грубиян, притворяющийся кавалером, с его вечными хитроумными подвохами, и я дорого дал бы, лишь бы узнать, что все его ухищрения напрасны и он на чем-то свернул себе шею. «Поскользнулся на масле», — внушал я себе, уж очень запала мне в душу прошлая его афера. Словом, присмотрелся я к нему еще разок повнимательней, и он не вызвал у меня симпатии. «Похож на грызуна», — определил я.

Зато с миссис Коббет я обращался нежней, чем с ангелом или родной сестрой, и на то были свои причины. Я видел: сверкает, блещет, а сама грустней некуда. Она, а не дружок ее. К тому же я упоминал, насколько груб был сегодня с ней Кодор, значит, мне тем более следовало держаться учтиво. Заметил я и еще другое, что никогда не оставляет меня равнодушным: до какой степени благодарна эта женщина за каждую каплю внимания. Выходит, она настолько покорна? Открытие подействовало на меня неприятно, ведь и сам я некогда поступил с ней довольно мерзко.

Но на одной ненависти долго не продержишься, надо ведь и любить кого-то.

— Как вы милы ко мне сегодня, — шепнула она мне, улучив момент, и даже коснулась моей руки.

А лучистые глаза ее напоминали сад, где есть тенистые и светлые уголки.

— Только старайтесь не раздражать его, — она умоляюще взглянула на меня. С чего бы это? Правда, я растоптал «шикарную» сигару господина Кодора.

— Подними! — велел он миссис Коббет, когда сигара упала на пол.

— Не станет она поднимать, — вмешался я и растоптал сигару.

Кодор воспринял мой взбрык добродушно, то есть сделал вид, будто способен переступить через такие пустяки.

— Поделом скупердяю, — сказал он. — Эка важность, мексиканская сигара! За полгинеи можно купить новую, не правда ли?

В комнате воцарилось молчание, поскольку никто ему не ответил.

А потом мы даже пели.

Должен заметить, в тот вечер спиртное до того пришлось мне по вкусу, что я сказал себе: ничего лучше не бывает. Вино оказалось именно тем, что нужно, оно словно вливало в меня жизненные соки. И конечно, мир предстал в радужных тонах. А уж когда миссис Коббет села к роялю!..

— Может, споешь что-нибудь? — попросил Кодор. Миссис Коббет опустила голову. — Тем более что у нас в гостях Якаб, он наверняка хочет послушать тебя. У нее дивный голос, — пояснил он мне, словно предлагая качественный товар.

— А как же иначе? — продолжал он. — Ведь это я позаботился о ее обучении, но ее никогда не допросишься спеть мне.

В руке миссис Коббет дрогнул бокал, и вино пролилось на платье. Судя по всему, она нервничала. И тут произошла сцена, смысл которой мне был не совсем понятен.