— А-га! — промычал павиан, но соприкосновение стального цилиндрического конуса с его левым скуловым отростком оборвало вертевшийся на языке третий слог. Не дожидаясь более развернутого ответа, остров выбросил флаг с черепом и головой козленка, а Фаустролль — штандарт Большого Брюха.

После полагавшихся приветствий повеселевший доктор выпил с Капитаном Кидом джину и сумел отговорить его от мысли подпалить челн (к тому же, несмотря на парафиновый чехол, он был огнестойким), а также вздернуть Горбозада вместе с автором сих строк на верхней рее — поскольку челн был лишен рей как таковых.

Мы вместе принялись удить макак в реке — к вящему ужасу Горбозада, — после чего отправились осматривать остров.

Поскольку красное свечение вулкана невыносимо слепит глаза, то разглядеть что-либо на острове можно не лучше, чем в кромешной тьме — однако для того, чтобы туристы в полной мере насладились блеклой пульсацией кипящей лавы, повсюду снуют мальчишки с масляными лампами. Они рождаются и умирают, не старея, в развалинах источенных червями барж или на берегу бутылочного моря. Подобные сине-зеленым и лиловым крабам, там бродят также брошенные абажуры, а в глубине песков — где мы спасались бегством от морских зверей, рыщущих по пляжу на отливе, — дремлют их зонтики, прозрачные, как время. Точно кривой светильник на носу барки Харона, и фонари мальчишек, и жерло вулкана струятся чахлым синеватым светом.

Покончив с выпивкой, капитан, посмеиваясь в свой крученый ус, стилосом ятагана и чернилами из пороха и джина начертал на лбу у нашего матроса, скупого на слова, следующее небесно-голубое изречение: «Се Горбозад, больной водянкой мозга павиан», раскурил брызгами лавы погасшую трубку и приказал светящимся как черви детям препроводить челн до самого моря; и уже далеко от берега, точно прощальное эхо, за нами по-прежнему следовали слова песенки Кида и неяркие огоньки, напоминавшие нам матовых медуз.

XXII

О великой церкви Хамафиги

До нас уже доносился прозрачный перезвон, точно подали голос все колокола Брабанта, слоновой кости, клена, дуба, красного дерева, рябины и населения острова Звонкого, как я вдруг очутился меж двух черных стен (над головою при этом нависал тяжелый свод), а потом, столь же внезапно — в залитом ослепительным сиянием проеме витража. Доктор, не удосужившись предупредить меня заранее, бросил шелковые поводья своего руля, и наш челн повис прямо посреди портала в кафедральной церкви Хамафиги. Весла мои заскрежетали по плитам нефа — пружинные клетки нашего корабля вторили узорам камня, — словно бы привлекая этим кашлем внимание собравшихся или отзываясь на шарканье двигаемых стульев.

На кафедру всходил Пресвитер Иоанн.

Паства благоговейно замерла в сиянии его фигуры жреца-воителя. Риза его была заткана кольчужными ячейками, которые перемежались черными бриллиантами и фиолетовыми рубинами, а четки заменяли болтавшаяся у правого бедра кельтская лютня оливкового дерева и висевший слева двуручный меч с огромным золотым крестом на месте гарды и в ножнах из кожи рогатой гадюки.

Его проповедь была построена по всем правилам красноречия — одновременно латинского, аттического и азиатского, — однако я так и не понял, почему на каждом шагу там упоминались наручи и поножи, а некоторые периоды строением повторяли последовательность упражнений на плацу.

Внезапно из фальконета, стоймя прикованного к плитам четырьмя железными цепями, вылетело бронзовое ядро, заряд которого проломил почтенному оратору правый висок и расколол его легкий шлем до самой тонзуры, обнажив зрительный нерв и мозг в районе правых долей, но не поколебав при этом крепости разумения потерпевшего.

И, будто бы желая слиться с дымом пушки, из глоток прихожан одновременно вырвалось облачко едкого пара, опавшее к ступеням кафедры чертами мерзкого чудовища.

В тот день я и увидел Хама. Это весьма благообразный и подтянутый мужчина, во всех отношениях напоминавший рака-отшельника или иное столь же опрятное членистоногое — как господь Бог бесконечно похож на человека. Роль носа и сосочков языка отведена у него рогам, растущим из глазных орбит, подобно длинным пальцам; он также обладает парою разновеликих клешней и в общей сложности десятком лап; как и его ракообразный прототип, он уязвим лишь в заднепроходном отверстии, которое и прячет, наряду с простейшим мочеполовым устройством, во внутреннюю потайную раковину.

Пресвитер Иоанн выхватил свой огромный меч и вознамерился напасть на Хама, что не замедлило встревожить всех присутствующих. Один Фаустролль хранил спокойствие, а Горбозад, заинтригованный происходящим выше всякой меры, забылся до того, что чуть не прошептал: «А-га!»

Однако же не проронил ни звука, из опасения вторгнуться в сферы, недоступные его соображению.

Хам отступал, расталкивая толпу острым краем своей ракушки; клешни его нерешительно раскрывались, точно губы пытающегося что-то промямлить человека. Однако меч Пресвитера, который грозно сверкал, покидая свое ложе из ядовитых змей, теперь зазубривался даже о волоски на панцире врага.

Тогда Фаустролль решил привести в действие челн. Сильнее, чем обычно, натянув поводья, он резко наклонил корабль (поскольку с помощью этого нитяного руля он управлял не плоской лопастью, висящей сзади, а напротив, усевшись на носу, мог двигать килем то вверх, то вниз, налево или вправо, в зависимости от того, куда хотел попасть; наш узкий медный парус отливал багрянцем, как будто полная луна, я же старался силою присосок удержать корабль на вероломно скользком камне), и устремил мою корму на монстра. Края нашего судна сомкнулись свадебным кольцом или двуглавой амфисбеной, которая, точно Нарцисс, сливает в поцелуе голову и хвост.

Благодаря этой военной хитрости Пресвитер Иоанн легко нагнал спасавшегося бегством Хама — тот резво ускакал вперед, пока его соперник боролся с дюжиной разъединявших их ступеней, — отсек заветную ракушку одним движением продолженной мечом руки и раскромсал его гузно на части по числу собравшихся в нефе людей; однако ни он сам, ни кто-либо из нас, за исключением Горбозада, отведать сего кушанья не пожелал.

Иначе говоря, сражение вполне могло поспорить с перипетиями полуденной корриды, если бы бык по имени Зад-в-скорлупе не силился укрыться от последнего удара, а принял бы его в честном бою.

Меж тем украшенный каменьями вещун снова поднялся на помост с намерением завершить некстати прерванную речь. Паства, очистившись от скверной ауры владевшего ее умами Хама, рукоплескала.

Мы же отплыли к расположенным поблизости колоколам острова Звонкого, и доктору больше не требовалось сверять дальнейший путь по звездам — точно лучи далекого светила, дорогу озаряли витражи, под стать словам переливавшиеся множеством оттенков.

XXIII

Об острове Звонком

«Поистине счастлив тот мудрец, — говорится в „Ши цзин“, — который, уединившись в затерянной долине, услаждает свой слух звоном кимвалов и, пробуждаясь в одиночестве, восклицает: „О никогда, клянусь, не позабуду я этого блаженства!“»

Правитель острова, после всех подобающих случаю приветствий, препроводил нас к своим плантациям, бамбуковое ограждение которых заменяло ему эолову арфу. Выращивались там в основном тарола, раванастрон, самбука, архилютня, пандури, кин и че, виелла, вина, магрефа и гидравлос. За стеклами оранжереи тянул вверх свои многочисленные шеи и столпы гейзероподобного дыхания паровой орган, подаренный в 757 году Пипину Константином Копронимом, а на сам остров Звонкий доставленный святой Корнелией Компьенской. В воздухе носились ароматы малой флейты, гобоя д’амур, контрафагота и сарюсофона, бретонской, итальянской и шотландской волынок, бенгальской трубы, геликон-контрабаса, серпента, механического пианино, саксгорна и наковальни.