— Подними руку! — закричал я. — Не надавливай на кору!

Он не сразу меня понял, но как только он отодвинул руку, береста вспыхнула.

— Огонь! Огонь! Огонь! — закричал я, быстро выдернув сверло.

— И-пу-куи-ис! И-пу-куи-ис! (Горит! Горит!) — ликовал Питамакан.

Он поднес к крошечному язычку пламени сухую березовую ветку, а когда ветка загорелась, побежал с пылающим факелом к собранной нами куче хвороста. Затрещала кора, огонь пробежал по сухим сучьям, и через минуту костер наш пылал. Питамакан воздел руки к небу и возблагодарил Солнце. Теперь нам не угрожала опасность замерзнуть.

Солнце садилось. В надвигающихся сумерках мы бродили по лесу, собирая сухие палки и ветки. Мы притащили к костру несколько упавших молодых деревцев длиной в четыре-пять метров. Я хотел бросить их в огонь и развести огромный костер, но Питамакан поспешно выхватил из огня три-четыре толстых сука.

— Белые ничего в этом деле не понимают! — воскликнул он. — Они тратят зря хворост и раскладывают такой большой костер, что к нему подойти нельзя — жар пышет в лицо. Потом они стоят в сторонке и мерзнут. Черноногие поступают иначе, и мы последуем их примеру, чтобы нам было и тепло и удобно.

Послав меня наломать побольше еловых веток, Питамакан построил остов шалаша у самого костра. Сначала он поставил треугольник из тяжелых толстых палок, которые наверху перекрещивались. Получилась трехгранная пирамида. Две стороны ее он заполнил косо положенными палками, опиравшимися на три основных шеста. Сверху мы их прикрыли еловыми ветками, положенными в несколько слоев. И в шалаше мы сделали мягкую постель из еловых веток.

Теперь у нас было удобное жилище. Костер пылал у самого входа. Мы вползли в шалаш и уселись на постель из еловых веток. Холодный воздух просачивался сквозь стенки шалаша, и дрожь пробежала у меня по спине. Тогда мы с Питамаканом сняли теплую одежду и прикрепили ее к шестам, преградив таким образом доступ холодному воздуху. Жар от костра проникал в шалаш и, нагревая растянутую над нами одежду, грел нам спины. Льдинки падали с нашей одежды, мы сидели в облаке пара.

Теперь, когда был у нас огонь и неминуемая смерть нам не грозила, у меня нашлось время подумать и о другом. Снова почувствовал я мучительный голод. По словам Питамакана, соплеменники его могли не есть в течение нескольких недель, но я не верил, что мы долго проживем без пищи. Однако выхода я не видел и считал невозможным добыть мяса. Когда я заговорил об этом с Питамаканом, он засмеялся.

— Будь храбрым, не бойся голода, — сказал он. — Повторяй про себя: «Я не голоден, я не голоден» — и скоро ты почувствуешь, что тебе не хочется есть. Но мы недолго будем поститься. Да знаешь ли ты, что я этой же ночью мог бы раздобыть мяса, если бы это было необходимо!

Я посмотрел на него в упор. Он нисколько не походил на сумасшедшего, а глаза его как будто смеялись. Ну что ж, если он шутит — беда невелика, хотя шутка его кажется мне нелепой, да и не время сейчас шутить; но если он говорит серьезно, значит в голове у него помутилось.

— Приляг и постарайся заснуть, — посоветовал я ему. — Сегодня ты работал больше, чем я. Сон тебя подкрепит. А я буду подбрасывать хворост в костер.

Он расхохотался так звонко и весело, что опасения мои рассеялись.

— О, я с ума не сошел и говорю серьезно. Ну-ка, подумай: не найдется ли какого-нибудь способа раздобыть еду?

— Конечно, никакого способа нет, — ответил я после минутного размышления. — Не шути. Мы попали в беду, а шуткой делу не поможешь.

Он посмотрел на меня с сожалением.

— Ты такой же, как и все белые. Они считают себя умнее нас, индейцев. А отними-ка у них ружья, порох, пули, ножи, одежду, одеяла, отними все их богатства — и они погибнут. Да, они не могут жить в тех условиях, в каких живем мы, индейцы, и живем неплохо.

Я чувствовал, что есть правда в его словах. Я сомневался, способен ли хоть один из агентов компании, самый опытный и настойчивый, добыть огонь, если нет у него под руками необходимых инструментов. А Питамакан добыл огонь. Неужели он может добыть и пищу?

— Где же ты достанешь мясо? — осведомился я.

— Там, в лесу, — ответил Питамакан, небрежно махнув рукой. — Неужели ты не заметил маленьких тропинок в снегу, проложенных кроликами там, где они пробирались сквозь кусты? В полночь, когда взойдет луна, я мог бы выйти из шалаша и расставить на этих тропинках силки, сделанные из завязок наших мокасин. И у нас был бы кролик… а быть может, два или три.

Как это было легко и просто! План Питамакана показался мне вполне осуществимым, и странно было, почему я сам до этого не додумался. Словно груз свалился с моих плеч, я успокоился и теперь только почувствовал, как мне хочется спать. Растянувшись на подстилке из еловых веток, я сказал:

— Питамакан, какой ты умный!

Не знаю, ответил ли мне Питамакан: я мгновенно заснул.

Ночью, когда угасал костер, мы просыпались от холода и подбрасывали хворост в огонь; потом снова засыпали.

Когда рассвело, снова пошел снег. Падал он не такими густыми хлопьями, как накануне, но по всем признакам снегопад мог затянуться. Теперь мы не боялись выйти из шалаша: в любой момент мы могли вернуться к костру и высушить одежду.

Перед уходом мы сделали две стрелы из ивы. Побеги ивы мы срубили острым камнем, концы обожгли на огне, древко остругали и сделали на нем зарубки, пользуясь нашим ножом из обсидиана. Я хотел заострить конец, но Питамакан сказал, что для охоты на птиц нужно иметь стрелы с тупыми концами, которые раздробляют кости крыльев. Накануне он усовершенствовал наш лук: остругал его и высушил перед костром. Лук стал более упругим и, по словам Питамакана, годился для стрельбы.

Мы зарыли тлеющие угли глубоко в золу и, убедившись в том, что до нашего прихода они не погаснут, тронулись в путь. Неподалеку от шалаша Питамакан устроил две ловушки для кроликов. Сделал он их из шнурка мокасина. Его способ расставлять силки оказался очень простым. Он согнул молоденькое деревце, которое росло у края кроличьей тропы, а верхушку его подсунул под сук другого дерева с противоположной стороны тропинки. Затем привязал к деревцу ремень так, что петля болталась над тропинкой на высоте четырех-пяти сантиметров. По обеим сторонам петли он воткнул в снег большие еловые ветки, чтобы ветер не сдул ее. Когда кролик, пробегая по тропе, почувствует, как петля затягивается у него на шее, он попытается высвободиться, начнет биться и дергать ремень. Верхушка деревца вырвется из-под сука, деревце выпрямится, а кролик, задушенный петлей, повиснет в воздухе.

Спускаясь в долину, мы искали тетеревов в зарослях молоденьких сосен. Кролики прыгали по тропинкам — белоснежные, красноглазые, с большими лапами. В одного из них Питамакан выстрелили, но стрела не долетела до цели.

Всюду виднелись звериные тропы, но падающий снег покрывал их, и мы не могли отличить новых следов от старых. Пройдя около километра, мы увидели крупную дичь — оленей и лосей, бродивших поодиночке и маленькими стадами. Когда мы приблизились к зарослям ивы, оттуда вышли олень, самка его и детеныш. Самка и детеныш убежали, а олень двинулся нам навстречу, потряхивая огромной головой, увенчанной широкими рогами. Я вспомнил рассказы трапперов о злобном нраве оленей в эту пору года и стал озираться, отыскивая дерево, на которое можно было бы влезть. Но вокруг росли такие толстые деревья, что я даже не мог обхватить руками ствол.

— Бежим! — прошептал я.

— Стой смирно! — отозвался Питамакан. — Если мы побежим, он за нами погонится.

Олень находился шагах в пятидесяти от нас. В сумеречном освещении леса глаза его — маленькие, злые — горели зеленоватым огнем. Походил он на чудовищного зверя, какого случается видеть во сне. У него была толстая отвисшая нижняя губа, из-под нижней челюсти торчали кисточки черных волос. В вышину, от загривка до копыт, он был больше полутора метров. Длинная шерсть была ржаво-серого, местами черного цвета.

Все это я заметил с первого взгляда. Снова олень тряхнул головой и, сделав два-три шага в нашу сторону, остановился.