тишине послышалось его частое, затрудненное дыхание, с которым Сотников, даже остановившись, все

еще не мог справиться.

- Ну как? Терпимо?

- А! - неопределенно выдавил тот и поправил на плече винтовку. - Далеко еще?

Прежде чем ответить, Рыбак помедлил, испытующе вглядываясь в тощую, туго подпоясанную по

короткой шинели фигуру напарника. Он уже знал, что тот не признается, хотя и занемог, будет бодриться:

мол, обойдется, - чтобы избежать чужого участия, что ли? Уж чего другого, а самолюбия и упрямства у

этого Сотникова хватило бы на троих. Он и на задание попал отчасти из-за своего самолюбия - больной,

а не захотел сказать об этом командиру, когда тот у костра подбирал Рыбаку напарника. Сначала были

вызваны двое - Вдовец и Глущенко, но Вдовец только что разобрал и принялся чистить свой пулемет, а

Глущенко сослался на мокрые ноги: ходил за водой и по колено провалился в трясину. Тогда командир

назвал Сотникова, и тот молча поднялся. Когда они уже были в пути и Сотникова начал донимать

кашель, Рыбак спросил, почему он смолчал, тогда как двое других отказались, на что Сотников ответил:

«Потому и не отказался, что другие отказались». Рыбаку это было не совсем понятно, но погодя он

подумал, что в общем беспокоиться не о чем: человек на ногах, сюит ли обращать внимание на какой-то

164

там кашель, от простуды на войне не умирают. Дойдет до жилья, обогреется, поест горячей картошки, и

всю хворь как рукой снимет.

- Ничего, теперь уже близко, - ободряюще сказал Рыбак и повернулся, чтобы продолжить путь.

Но не успел сделать и шага, как Сотников сзади опять поперхнулся и зашелся в долгом нутряном

кашле. Стараясь сдержаться, согнулся, зажал рукавом рот, но кашель оттого только усилился.

- А ты снега! Снега возьми, он перебивает! - подсказал Рыбак.

Борясь с приступом раздирающего грудь кашля, Сотников зачерпнул пригоршней снега, пососал, и

кашель в самом деле понемногу унялся.

- Черт! Привяжется, хоть разорвись!

Рыбак впервые озабоченно нахмурился, но промолчал, и они пошли дальше.

Из оврага на дорогу выбежала ровная цепочка следа, приглядевшись к которому Рыбак понял, что

недавно здесь проходил волк (тоже, наверно, тянет к человеческому жилью - не сладко на таком морозе

в лесу). Оба они взяли несколько в сторону и дальше уже не сходили с этого следа, который в

притуманенной серости ночи не только обозначал дорогу, но и указывал, где меньше снега: волк это

определял безошибочно. Впрочем, их путь подходил к концу, вот-вот должен был показаться хутор, и это

настраивало Рыбака на новый, более радостный лад.

- Любка там, вот огонь девка! - негромко сказал он, не оборачиваясь.

- Что? - не расслышал Сотников.

- Девка, говорю, на хуторе. Увидишь, всю хворь забудешь.

- У тебя еще девки на уме?

С заметным усилием волочась сзади, Сотников уронил голову и еще больше ссутулился. По-

видимому, все его внимание теперь было сосредоточено лишь на том, чтобы не сбиться с шага, не

потерять посильный ему темп.

- А что ж! Поесть бы только...

Но и упоминание о еде никак не подействовало на Сотникова, который опять начал отставать, и

Рыбак, замедлив шаг, оглянулся.

- Знаешь, вчера вздремнул на болоте - хлеб приснился. Теплая буханка за пазухой. Проснулся, а это

от костра пригрело. Такая досада...

- Не диво, приснится, - глухо согласился Сотников. - Неделю на пареной ржи...

- Да уж и паренка кончилась. Вчера Гронский остатки роздал, - сказал Рыбак и замолчал, стараясь не

заводить разговора о том, что в этот раз действительно занимало его.

К тому же становилось не до разговоров: кончался лес, дорога выходила в поле. Далее по одну

сторону пути тянулся мелкий кустарник, заросли лозняка по болоту, дорога от которого круто

сворачивала на пригорок. Рыбак ждал, что из-за ольшаника вот-вот покажется дырявая крыша пуньки, а

там, за изгородью будет и дом с сараями и задранным журавлем над колодцем. Если журавль торчит

концом вверх - значит, все в порядке, можно заходить; если же зацеплен крюком в колодезном срубе, то

поворачивай обратно - в доме чужие. Так, по крайней мере, когда-то условились с дядькой Романом.

Правда, то было давно, с осени они сюда не заглядывали - кружили в других местах, по ту сторону

шоссе, пока голод и жандармы опять не загнали их туда, откуда месяц назад выгнали.

Скорым шагом Рыбак дошел до изгиба дороги и свернул на пригорок. Волчий след на снегу также

поворачивал в сторону хутора. Очевидно чувствуя близость жилья, волк осторожно и нешироко ступал

обочиной, тесно прижимаясь к кустарнику. Впрочем, Рыбак уже перестал следить за дорогой - все его

внимание теперь было устремлено вперед, туда, где кончался кустарник.

Наконец он торопливо взобрался по склону на верх пригорка и тут же подумал, что, по-видимому,

ошибся - наверно, хуторские постройки были несколько дальше. Так нередко случается на малознакомой

дороге, что некоторые участки ее исчезают из памяти, и тогда весь путь сдается короче, чем на самом

деле. Рыбак еще ускорил свой шаг, но опять начал отставать Сотников. Впрочем, на Сотникова Рыбак

уже перестал обращать внимание - неожиданно и как будто без всякой причины им завладела тревога.

Пуньки все еще не было в ночной серости, как не было впереди и других построек, зато несколько

порывов ветра оттуда донесли до путников горьковато-едкий смрад гари. Рыбак сначала подумал, что

это ему показалось, что несет откуда-то из леса. Он прошел еще сотню шагов, силясь увидеть сквозь

заросли привычно оснеженные крыши усадьбы. Однако его ожидание не сбылось - хутора не было. Зато

еще потянуло гарью - не свежей, с огнем или дымом, а противным смрадом давно, остывших углей и

пепла. Поняв, что не ошибается, Рыбак вполголоса выругался и почти бегом припустил серединой

дороги, пока не наткнулся на изгородь.

Изгородь была на месте - несколько дар перевязанных лозой кольев с жердями криво торчали в снегу.

Тут, за полоской картофлянища, и стояла когда-то та самая пунька, на месте которой сейчас возвышался

белый снеговой холмик. Местами там выпирало, бугрилось что-то темное - недогоревшие головешки, что

ля? Немного в отдалении, у молодой яблоневой посадки, где были постройки, тоже громоздились

занесенные снегом бугры с полуразрушенной, нелепо оголенной печью посередине. На местах же

сараев - не понять было - наверно, не осталось и головешек.

Минуту Рыбак стоял возле изгороди все с тем же неумолкавшим ругательством в душе, не сразу

сообразив, что здесь случилось. Перед его глазами возникла картина недавнего человеческого жилья с

немудреным крестьянским уютом: хатой, сенями, большой закопченной печью, возле которой хлопотала

165

бабка Меланья - пекла драники. Плотно закусив с дороги, они сидели тогда без сапог на лежанке и

смешили хохотунью Любку, угощавшую их лесными орехами. Теперь перед ним было пожарище.

- Сволочи!

Преодолев минутное оцепенение, Рыбак перешагнул жердь и подошел к печи, укрытой шапкой

свежего снега. Совершенно нелепым выглядел на ней этот снег, плотным пластом лежавший на загнетке

и даже запечатавший устье печи. Трубы наверху уже не было, наверно, обвалилась во время пожара и

сейчас вместе с головешками неровной кучей бугрилась под снегом.

Сзади тем временем притащился Сотников, который молча постоял немного у изгороди и по чистому

снегу подворья отошел к колодезному срубу. Колодец, кажется, был тут единственным, что не

пострадало в недавнем разгроме. Цел оказался и журавль. Высоко задранный его крюк тихо

раскачивался на холодном ветру. Рыбак в сердцах пнул сапогом пустое дырявое ведро, обошел

разломанный, без колес, ящик полузаметенной снегом телеги. Больше тут нечем было поживиться - то,