Теперь мы были уже в двухстах ярдах от долины, а в полутора сотнях ярдов от нас — тридцать-сорок врагов. Увидев, что заставили-таки нас остановиться, они начали рассыпаться вправо и влево, чтобы окружить. По великолепию отделки их одежды, щитов и походных сумок мы сразу поняли, что это кроу.

— Ты стреляй в тех, что справа! — крикнул мне Питамакан, и мы открыли беглый огонь, не забывая тщательно прицеливаться.

Первым выстрелом я свалил врага, вторым и третьим — промазал. Посреди нашей пальбы выстрелил раз и Бесстрашный.

— Он упал! Он убит! Я убил его! — раздался его радостный крик.

Но я не взглянул в его сторону — все мое внимание было приковано к врагу. Теперь кроу стали что-то кричать друг другу, повернули и изо всех сил побежали обратно, ища убежища в долине.

Они обнаружили, что наткнулись на новый вид оружия, которое палит раз за разом без перезарядки. Их обуял страх — на бегу они пронзительно голосили. Тем временем, мы с Питамаканом продолжали стрельбу, и прежде, чем они достигли своего убежища, я убил еще одного и ранил другого. Товарищи подхватили его под руки и потащили. Питамакан поразил одного из них, и его место занял другой. Мгновение спустя в поле нашего зрения не осталось уже ни одного врага, за исключением тех, кто лежал мертвым или умирающим на открытом месте перед нами. Их было девятеро. Мы увидели, как один из них сел и дрожащими руками попытался прицелиться в нас. Питамакан его прикончил.

— Ты можешь идти? — спросил я Бесстрашного.

— Да, могу! Только возьми мое ружье, — ответил он.

Морщась от боли, он перехватил левую руку и встал. Я поднял его оружие и свой вьюк, а Питамакан вскинул на плечи и свою, и его ноши. И мы двинулись прочь от речной долины — прямо на юг. Из своего укрытия кроу дали по нам несколько выстрелов, но мы были вне досягаемости. Когда же мы отошли подальше на равнину, они вышли, чтобы подобрать погибших.

Удалившись на добрую милю от реки, мы устроили продолжительный привал. Руку Бесстрашного уложили в лубок, использовав для этого ветку дерева и мою разорванную на куски рубаху. Рука была перебита между плечом и локтем и очень болела. Мы решили обойти опасное место подальше, вернуться обратно к реке и двинуться прямо к Форт-Бентону, до которого (как я хорошо знал) оставалось около пятнадцати миль.

— Как могущественны боги! И как они добры к нам! — воскликнул Питамакан, когда мы снова пустились в путь. — Опять они предостерегли меня, что мы находимся в опасности. А когда мы почти подошли к зарослям, где залег враг, что они сделали? Послали этого койота предупредить нас о том, что нас ждет!

— Да, здесь за всю нашу длинную тропу мы едва избежали общей гибели, — сказал я.

— А я уложил-таки врага! Друзья мои, как я рад! Даже боль в руке теперь ничего не значит, — возбужденно заявил Бесстрашный.

— Жаль только, что мы не сможем засчитать сраженных врагов себе в подвиг — ведь в подтверждение нам не удалось забрать их оружие, — отозвался мой «почти-брат».

Беседуя в таком духе, мы продолжали идти, часто оглядываясь назад, чтобы убедиться, что враги нас не преследуют. Но ни один из них не показывался в поле нашего зрения. Вечерело, и мы решили, что они не намерены пускаться в преследование. Они не хуже нас знали о близости форта, понимая, что мы должны прибыть туда этой ночью, и тогда большой отряд черноногих (если их лагерь все еще стоит там) будет немедленно выслан, чтобы сразиться с ними. Поэтому мы пришли к выводу, что, вероятнее всего, сейчас враги удаляются с места схватки со всей прытью, на которую только способны.

Спустились сумерки. Бесстрашный стал слабеть на глазах. Время от времени мы предлагали ему, что один из нас останется с ним, а другой поспешит в форт за лошадьми. Но тот неизменно отвечал:

— Нет-нет, друзья мои. Пусть мне и трудно идти, но я хочу войти в большой форт Дальнего Грома вместе с вами и получить свою долю поздравлений за успешно выполненное дело.

Солнце уже совсем село, когда наконец с очередного холма нам открылась большая подковообразная долина и в нижнем ее конце — Форт-Бентон. А перед ним в лунном свете серебрилась река.

— Вот и конец нашей тропы! Мы дома! Ну, теперь отдохнем как следует! Отоспимся и отъедимся в сласть, — сказал я.

— И какой это большой форт! Как он могуч! И как величественно стоит! Ха! Вы, длинные ножи, все делаете с размахом! — воскликнул Бесстрашный.

— Обрати внимание, что из форта не выезжает верховых. Видно, пикуни больше не стоят лагерем здесь в холмах у форта. Должно быть, наши люди ушли, — размышлял вслух Питамакан.

В наступающей ночи мы спустились вниз по пологому склону. Мне все больших усилий стоило поддерживать слабеющего Бесстрашного. К главным воротам форта мы подошли уже в полной темноте. Все было заперто — и большие ворота, и калитка.

— Откройте! Впустите нас! — закричал я, но не получил никакого ответа.

Тогда Питамакан выстрелил, и вскоре раздался пронзительный голос Баптиста Рондена:

— Кто это там рвется внутрь?

— Это я, Ататойя! И Питамакан! — отозвался я.

Пока старик возился с запорами калитки, он восклицал снова и снова:

— Они живы! Ататойя с Питамаканом живы! Они здесь!

Все это, разумеется, звучало на языке черноногих. Заслышав это, остальные обитатели форта, перекликаясь, побежали к воротам. И к тому времени, как мы вошли, все жители форта уже собрались приветствовать нас. Моя «почти-мать» обняла и расцеловала нас с Питамаканом, а потом буквально повисла на мне. Подошел дядя, горячо пожал мне руку, обнял за плечи — и несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Я хорошо понимал его, ведь и сам буквально проглотил язык. Но Питамакан дара речи не утратил. Он громко воскликнул:

— Мы прошли очень опасную тропу! Мы сражались с кри и змеями и совершили подвиги! А сегодня неподалеку, на Молочной Реке, мы сразили девятерых кроу!

Какой же крик поднялся в ответ из собравшейся вокруг нас толпы! Женщины-черноногие, жены служащих форта, стали громко прославлять наши имена, просто обезумев от радости. И тут посреди всей этой суматохи Бесстрашный рухнул на землю в глубоком обмороке. Пока его поднимали и относили в комнату Рондена, я рассказал о нем дяде. Тситсаки поспешила за повязками и бандажами, а кто-то еще из женщин — за теплой водой. Когда дядя перебинтовывал его рану, Бесстрашный открыл глаза и слабо произнес на ломаном английском: