С ней умер бы и скандал. Разве это не самое лучшее решение?.. Отбивая время, часы с кукушкой, казалось, издавали звуки смерти. Гнев, который затуманивал ему рассудок, постепенно стал уступать дорогу сомнению. «Разве я недостаточно наказал ее?» — думал махараджа. Он вспоминал о любви, которая была у них столько лет, и обращался к учениям великих гуру сикхизма, пропитанных гуманизмом. Наконец, собравшись с духом, Джагатджит Сингх приказал:

— Пускай ее немедленно отвезут в Лахор! В «роллс-ройсе», чтобы доставить побыстрее!

Анита прибыла в госпиталь скорее мертвой, чем живой, и оставалась там под постоянным наблюдением врачей. Постепенно им удалось вернуть ей силы. По истечении нескольких дней, когда она поправилась, ее привезли назад, на виллу Виопа Vista, под присмотр мисс Перейры.

Но душевная рана казалась неизлечимой.

— Опусти жалюзи, — сказала она Далиме, — я не вынесу яркого света.

— Но они и так уже опущены… Мы не будем ничего видеть.

— Пожалуйста, закрой их совсем.

Мало-помалу Анита скатывалась к депрессии. Сначала она почувствовала отвращение к свету, потом к шуму. Любой звук казался ей невыносимо громким. Она просыпалась от грусти, но не вставала с кровати, а если и делала это, то даже не одевалась. Она не узнавала себя, когда смотрелась в зеркало. Темные круги под глазами еще сильнее подчеркивали ее зеленоватую бледность. Она стала худой, как жердь, потому что почти не ела. Махараджа не навещал ее, а о Каране она узнавала только от Далимы. Как-то служанка сообщила ей, что он собирается жениться. «Каран сдал свои позиции», — подумала Анита, но без ненависти и злобы. Ничего не поделаешь, такова жизнь в Индии. Каран выбирал между ней и своим кланом и отдал предпочтение второму. Анита не могла упрекать его, поскольку понимала, что при тех обстоятельствах, в которых оказался сын махараджи, она бы, вероятно, поступила так же. Просто Каран выбрал здравый смысл, отбросив все безумные варианты. А она надеялась, что он придет, чтобы похитить ее, как это сделал капитан Варьям Сингх!.. «Я поверила в придуманную мной волшебную сказку, — с грустью думала она. — Какая же я наивная…»

У нее оставалась только преданная Далима. Постепенно время, прожитое вместе, создало между ними душевные узы, которые были более крепкими, чем какие-либо другие. Кроме того, Далима была единственным свидетелем ее счастья и радости, когда они с Караном любили друг друга. Одно присутствие служанки напоминало о моментах веселья и удовольствия, умерших для нее навсегда. В эти часы слабости Аниту очень трогала преданность женщины, чье доброе сердце все поняло и простило. Глубоко раскаявшись, она была признательна Далиме за то, что та оставалась верной своей госпоже, хотя знала о ее позоре, и за то, что смогла подавить в себе отвращение, которое наверняка испытывала. По-прежнему почтительный и спокойный уход Далимы стал ее спасательным кругом.

Прошли недели, а потом и месяцы, но Анита не выходила из комнаты. Ее фиолетовые губы, прозрачная, как фарфор, кожа, через которую просвечивались синие вены, а также круги под глазами, гасившие взгляд измученной женщины и подчеркивающие ее бледность, свидетельствовали о недуге, который мисс Перейра не в силах была вылечить. Поразмыслив, докторша попросила пригласить других врачей. В диагнозе, к которому они пришли, говорилось о некотором роде анемии: «Осложнения от интересного положения в сочетании с недостатком крови». В качестве лечения предлагались отъезд пациентки из жаркой Капурталы, пребывание в горах с их животворным воздухом, а также диета, богатая далем[55], мясом и молочными продуктами.

Но у Аниты не было ни необходимого настроя, ни сил, чтобы предпринять поездку в высокогорье. Куда поехать? В Муссори, о котором у нее было столько воспоминаний и в котором, вероятно, находились сейчас остальные жены махараджи? В Симлу, в дом какого-нибудь друга, которому ей придется давать объяснения? Одна только мысль о переезде была ей так же тягостна, как и мысль о переходе через Гималаи. Она предпочитала тьму своей комнаты и тишину виллы.

Анита по-прежнему не распоряжалась своей судьбой. Врачи пришли к ней по приказу махараджи, принимавшего те меры, которые он считал наиболее подходящими. Он решил дождаться ежегодного приезда своего сына Аджита в Капурталу, чтобы организовать выздоровление Аниты.

— Хари Сингх, махараджа Кашмира, предоставил в распоряжение твоей матери дворец в Сринагаре, на берегу озера, — сказал он Аджиту. — Я хотел бы, чтобы ты отправился туда с ней и позаботился о самых лучших условиях, способствующих ее выздоровлению.

Казалось, ничто так не объединяло махараджей, как унижение, пережитое из-за боязни стать жертвой скандала. Хари Сингх, чья репутация сильно пострадала из-за связи с англичанкой, из кожи вон лез, чтобы помочь своему другу. Джагатджиту Сингху не удалось потушить скандал, который, к его большому огорчению, стал достоянием публики. Даже во

Франции вышла статья под заголовком «Индо-испанская Федра» с намеком на знаменитую греческую трагедию, в которой жена царя влюбилась в одного из его сыновей. Но этот скандал не произвел того действия, которого опасался махараджа. Хуже было бы потерять Аниту, потому что этого он не простил бы себе никогда. В конце концов, теперь его совесть была спокойна.

Когда Анита увидела вошедшего в ее комнату Аджита, она начала оживать. По ее словам, в свои семнадцать лет Аджит был красавец, внимательный и услужливый. Юноша не задавал вопросов, он слишком любил свою мать, чтобы осуждать или критиковать ее. Когда она попыталась объяснить ему, что произошло, он просто приложил палец к ее губам. Аджит не хотел ничего слышать, не хотел знать сверх того, что знал, не хотел видеть свою мать еще более униженной. То, что произошло, его не касалось. Единственное, о чем он заботился больше всего, — это трудный переезд. «Ты мое самое лучшее лекарство», — говорила ему Анита.

Анита провела три месяца в кашмирском дворце в обществе Далимы и еще двадцати слуг. Чистота воздуха, красота озера, изобилие цветов, горы, покрытые снегом, и отдаленность от Капурталы, что имело для нее огромное значение, медленно, но верно возвращали ее к жизни.

— В первый раз ты приехала к нам во время твоего медового месяца, — напомнил ей Хари Сингх в одно из своих посещений. — Помню, ты сказала мне, что Кашмир такой красивый, что кажется невозможным, «чтобы кто-нибудь мог чувствовать себя здесь несчастным».

— Я это сказала?

— Да, ты. Мне понравились эти слова и запечатлелись в моей памяти. Поэтому я пригласил тебя сразу, как только узнал от Джагатджйта, что ты плохо себя чувствуешь и что тебе нужен горный воздух.

— Теперь припоминаю, — улыбнувшись, произнесла Анита. — Вы сказали мне, что я могу считать этот дворец своим домом. Признаться, я никогда не думала, что вы говорили тогда всерьез.

Человек, который мог раздавить ее и вернуть к той нужде, в которой она жила, когда они познакомились, принц, наделенный властью даровать смерть или жизнь своим подданным, обманутый муж, имевший возможность удовлетворить свое ненасытное желание мести, оказался великодушным и незлопамятным. Когда махараджа убедился в том, что его испанская жена поправила здоровье, он вызвал ее в Капурталу, чтобы подписать бракоразводный договор. Это был последний раз, когда Анита появилась в L’Elysee. Она приехала во дворец с сокрушенным сердцем. Каждый уголок, каждый предмет мебели и каждая комната вызывали воспоминания, как будто это были ювелирные лавки, полные драгоценностей ее жизни. Переступив порог, она словно услышала крики маленького Аджита, гоняющего по саду. На лестничной площадке к ней вернулись воспоминания о праздниках и торжественных приемах, которые прошли в этих стенах. Анита вспомнила, с каким энтузиазмом и щепетильностью она руководила подготовкой к свадьбе Парамджита, визитам губернаторов и других высокопоставленных гостей. А неповторимый аромат туберозы и фиалок, проникающих через окна сада… Смешиваясь с запахом благородной древесины паркета и палочек благовоний, которые государственные служащие зажигали на своем этаже внизу, он, казалось, заключал в себе все ощущения, связанные с ее жизнью в Индии.