Лева с Мишкой пошли наниматься к Ларискиной матери. Мы уселись на скамейке.

- Алеша, не надо для нее стараться,- говорит Лидочка,- ну ее.

- А как же объектив, наждачный камень. К бормашине приделаем, и точи, что хочешь. Одни искры.

- Ну, раз искры, тогда конечно,- подперев кулачками голову, соглашается Рыжик.

Вернулись Лева с Мишкой. Оба сразу выпалили сумму. Лева тормошит меня.

- А Лариски дома нет. Уехала с Гогой на велосипеде. Понял?

- Дешево сторговались,- смеется Рыжик,- надо было вдвое дороже. Так, Алеша?

- Втрое,- говорю я.

Пилу взяли у тети Дуси. Женька осматривает ее, стучит по зубцам ногтем. •- Острая.

Лева потрогал пилу, поднял на уровне глаза, поморщился.

- Тупая.

Я тоже посмотрел. По-моему, все в порядке. Этой пилой я уже пилил много раз. Даже один пилил. Только нужна пружина от матраца. Один конец пружины - гвоздем к стенке сарая, а другой привязать к ручке пилы. Пилу на себя тянешь - пружина вытягивается, потом отпускаешь, а пружина тащит к себе.

- Чего же в ней хорошего? - говорит Лева.- Развод зубьям нужен. Вправо и влево. И каждый зубец заточить. Мне отец показывал.

Я осмотрел в линзу зубья. И верно, они расходятся в одну и другую сторону.

- Нужен трехгранный напильник, - прикидывает Женька.

Идем в наш сарай. Пилу зажали в тиски. Лева точит зубья. Славик то и дело их рукой трогает.

- Ух, и острая!

Принесли табуретку. Перевернули вверх ногами и на нее полено. Кричим Леве:

- Мы готовы!

Первое полено пилим мы с Женькой. Он очень сильно нажимает вниз: пилить с ним трудно.

- Ты ее не дави,- советую я.- Пусти просто. Она своим весом будет опускаться.

Женька кивает, мол, все понял и опять давит вниз.

Я уже знаю, что не нужно смотреть на фонтанчики из опилок, следить, сколько пропилили и сколько осталось. Просто води себе пилой и посматривай на наш двор, на сараи, на тополь и при этом думай, о чем хочешь. Можно даже о Гогином велосипеде и о Ларискиных отрицательных чертах. Лучше пилится.

Потом мы пилим дрова под песню. Есть такая. Очень веселая и очень бодрая:

Не спи, вставай, кудрявая,

В цехах звеня…

Все ребята поют, только мы с Женькой молчим. Потому что, когда пилишь, орать нельзя.

Лидочка с Левой устанавливают распиленные поленья в ряд, как солдат, а Мишка ходит с топором вдоль строя и делает из одной роты две, потом четыре. В общем, батальон.

Наконец Лева с Мишкой нас сменяют. Теперь я беру топор.

- Трах! - И нет каппелевского полковника.

- Трах! - И нет батьки Махно.

- Трах! - И завяз топор. Это значит - враг сопротивляется.

Скрипит калитка. Во двор сначала въезжает переднее колесо велосипеда, за ним Лариска и Гога. Сделали круг по двору, остановились около кучи дров, слезли.

А топор все не вынимается. Скрипит, а не вылезает. Хоть бы уж Лариска не смотрела, шла бы себе домой. Лидочка побежала в мастерскую, вернулась с молотком, Лева с силой ударил им по топору, и полено нехотя развалилось.

- Ничего,- утешает меня Лидочка,- тут сучок во какой! Попробуй вот это.

И опять топор революции крушит надвое, четвертует Юденича, Деникина, Колчака.

- И Врангеля,- говорит Лева и подставляет черное, обугленное полено.

Славик пыхтит, устанавливает толстый обрубок.

- Это рыбий жир,- говорит он,- вдарь-ка, Алеша. Лариска смеется, подталкивает к нам Гогу:

- Попробуй поколоть.

- Это не для меня,- серьезно говорит Гога и садится на велосипед.

Мы переглядываемся. Гога вихляет рулем и отъезжает.

А может, правда, колоть дрова не для него?

Мне вспомнилось, как-то Пелагея Васильевна спросила нас, кто кем хочет быть?

Мы застеснялись. Просто как-то неловко встать и всем сказать, кем я хочу быть. В классе тишина. Сидим, переглядываемся, подталкиваем друг друга: «Давай ты».

- Хорошо, ребята,- говорит Пелагея Васильевна,- если не хотите устно, давайте на эту тему напишем сочинение. Только, чур, писать все честно.

- Конечно, честно, - закричали мы. Но честно получилось только у Лидочки.

Мы все знаем, что она мечтает стать актрисой, так она и написала в тетрадке.

А я и в самом деле не знал, кем хочу быть. Просто не задумывался. Но уж очень захотелось написать что-нибудь приятное для Пелагеи Васильевны. И я добросовестно написал четыре страницы, на которых убедительно доказывал, что быть учителем - моя мечта.

Женька тоже наврал. Он написал, что всю жизнь мечтает стать шахтером. Но ведь я-то знаю, что он бредит глиной, мольбертом и палитрой.

У Мишки тоже перо пошло вкось. Написал, что хочет быть комбайнером, а сам дальше Тушина никуда не ездил. Где он видел комбайны?

Лариска, оказывается, захотела стать ткачихой на фабрике «Красная Роза», а Гога с малых лет мечтал быть слесарем или токарем.

Я так и не понял, почему мы все написали неправду. На переменке мы сидим на батарейке, не смотрим друг на друга. Около нас крутится Славик.

- Послушайте, ребята,- сердито говорит Лидочка,- зачем вы все наврали. Ведь ты же, Мишка, мечтаешь стать летчиком.

Мишка мнется, ежится:

- Пелагея не поверит… Еще скажет, я рисуюсь.

- Но ведь ты же правда хочешь быть летчиком?

- Правда.

- Зачем наврал?

- Эх, вы,- вздыхает Славик,- написали бы, что хотите быть пожарниками.

Мишка молчит, пуговицу крутит.

- Так зачем же наврал? - повторяет Лидочка.

- А затем наврал,- говорит Гога,- что сейчас самые модные профессии рабочего человека. За это и отметку повысят.

- Глупости,- фыркает Лидочка.- А вот ты, Гога, кем хочешь быть?

- Я? - Гога задумался, помолчал.- Я? Если правду?

- Ну, конечно, взаправду,- с готовностью просим мы.

- Значит, сказать правду,- задумчиво тянет Гога.

- Ну да, правду,- киваем мы.

- Ну, так слушайте: я хочу стать вождем. Даже Лариска отшатнулась.

Вот это да! А мы и не знали…

Сейчас Гога снова появился, когда уже все дрова были красиво сложены в сарае. Походил вокруг, в сарай заглянул, сказал, что мы неправильно дрова сложили. Из березовой шкурки колечко на пальце скрутил, полюбовался, спросил:

- Сколько заплатят?

Славик плечами пожимает, я на Леву смотрю, Лева на меня. Мишка начищает шкуркой свой топор, тетя Дуся сердито выметает щепки.

Гога колечко языком гладит.

- Подумаешь, мне ваши деньги не нужны.

Во двор зашел Жиган, за ним насупленно плетется какой-то лохматый верзила.

- Бахилю не видали? - спрашивает Жиган. Никто из нас Бахилю не видел.

- Покурить ни у кого нет? - сипит лохматый и, не получив ответа, грызет ногти.

Скрипнула калитка. Это Мишкин отец. Подтянутый, в желтых ремнях, в голубой фуражке. Прошел мимо, кивнул нам:

- Здравствуйте, товарищи!

- У вас папиросочки не найдется? - заискивает лохматый.

Летчик обернулся, нахмурился, покачал головой:

- Не курю. Да и тебе не нужно.

Лохматый садится на корточки, сплевывает вслед летчику.

- Не летчик, а ледчик. Лед на подводе возит.

Жиган громко хохочет и вдруг, словно подавившись, вытаращил глаза, пятится. На лохматого медленно надвигается бледный худенький Мишка, в руках дрожит топор:

- Повтори, гад, что сказал!

Взвизгнули девчонки, шлепнулся, споткнувшись, Славик. Женька прыжком сзади обхватил Мишку. В калитке застряли лохматый и Жиган.

***

Утром следующего дня я выскакиваю во двор и сейчас же натыкаюсь на участкового дядю Карасева. Рядом с ним Мишкин отец. Задрав головы, они смотрят на Мишкины окна. В рамах - ни одного целого стекла.

- Ничего, товарищ, разберемся,- козыряет летчику дядя Карасев.- Счастливого полета.